— В больницу отвезли в бессознательном состоянии.

— Эко его угораздило… — подосадовал Иван Спиридонович и в то же время посочувствовал чекисту.

— Прорывались через границу контрабандисты, — пояснил дежурный, — их засекли. Они начали отстреливаться. Убили двоих бойцов и ранили Яроша.

— А что с контрабандистами?

— Один убит, остальные прорвались в наш тыл.

— Что еще? — допрашивал нетерпеливо Ласточкин.

— Иных подробностей не знаю, — ответил дежурный, невольно чувствуя себя виноватым, понимая, что начальнику окротдела сейчас необходимо знать как можно больше о случившемся.

«Ранен… На границе», — подумал с невольным сочувствием Сурмач о Яроше. И сразу в нем вспыхнуло ощущение, казалось бы, ничем не оправданной неловкости перед этим неведомым ему человеком. Впрочем, чувство невольной вины возникало в Аверьяне всегда при виде раненого или убитого. Это чувство ответственности здорового и живого перед теми, кто в трудном бою взял на себя важное и опасное. Такой долг живые не в состоянии возвратить, даже если будут до ста лет каждый день ходить в решающую, победную атаку. «Его — нет, а ты — есть!» Это — не упрек мертвых живым, это ответственность, которую они, уходя, оставляют нам, ответственность за дело, во имя которого отдана жизнь. У нее нет а не может быть повторения. А они… ради тебя, ради общего дела…

«Вот тебе и экономгруппа», — еще раз подумал Сурмач о Яроше.

— Получай первое задание, — сказал после долгого молчания Иван Спиридонович. — Поедешь в погранотряд. Попробуй разузнать поподробнее, как это все… Может, есть какие-то сведения о тех, кто прорывался. — Вздохнул и проворчал: — Иди знай заранее — где ждет чекиста пуля…

Сурмач надеялся, что представится он начальнику окротдела и… махнет в Белояров к Ольге. Хотя точного адреса он не знал, но был уверен, что разыщет ее. Белояров — городок невелик, а Ольгина тетка — акушерка. Кто же не знает в местечке такого нужного человека! Любая женщина укажет, где можно найти повитуху.

Но поиски его доброй знакомой Ольги довелось отложить до более благоприятного случая: Аверьян выехал в погранотряд, на одной из застав которого при непонятных (если не сказать — странных) обстоятельствах были убиты двое бойцов-пограничников и тяжело ранен сотрудник ГПУ Тарас Степанович Ярош.

На конечную станцию, именуемую Разъездом, новый сотрудник экономгруппы окротдела ГПУ прибыл вечером.

Поезд — три теплушки, оборудованные нарами. Он привез всего пятерых. Четверо — жители соседних сел. Они, не колеблясь, взвалили на плечи пустые корзины, какие-то узлы с городскими покупками и юркнули по тропинке в лес.

Сурмач еще какое-то время потоптался на так называемом перроне, затем обошел домишко, служивший вокзалом и квартирой двум—трем семьям, которых злой удел загнал в этот далекий и глухой угол огромной страны.

«Никого! А где же встречающий?»

И это было более чем странным! Начальник окротдела Ласточкин послал в погранотряд специальную телеграмму. «И никого!»

От Разъезда до погранотряда — километров восемь.

Может, пограничник задержался… Дорогу развезло… Но что это за пограничники, которые не успевают ко времени! У таких, конечно, контрабандисты будут прорываться через границу и стрелять сотрудников окротдела ГПУ…

И полчаса топчет Аверьян старый снег у порога вокзала, и час… Сердит себя разными мыслями.

Наконец терпение его иссякло. Он — к начальнику Разъезда. Рванул на себя разбухшую дверь, на которой была прибита какая-то до неузнаваемости выцветшая трафаретка, и очутился… в квартире. Слева, в углу, стояла большая деревянная коробка телефонного аппарата и стол. А справа, за отдернутой занавеской, кровать. В ней, под пестрым лоскутным одеялом, жался при виде постороннего в кожаной куртке человек неопределенного на первый взгляд пола и возраста в дурацком колпаке с кисточкой.

Аверьян опешил от неожиданности.

— Мне надо срочно позвонить в погранотряд, — показал он странному человеку свое удостоверение личности.

Не вылезая из-под одеяла, тот ответил:

— Звони… Только до погранотряда через город. Случается, и полдня мало.

Аверьяну повезло; не прошло и часа, как отозвался дежурный погранотряда.

— Вы телеграмму от окротдела получали? — спросил Сурмач.

— Может, и получали, только попадают они в штаб. А что такое?

— Так я второй час жду лошадей! — возмутился Аверьян.

— У нас только и заботы — окротделовцев встречать!

Дежурный был недоволен всем: и тем, что его потревожили, и тем, что за приезжим все же придется посылать кого-то с лошадью. А кого? У каждого — свое дело, свое время… Отрывай от дела, выкраивай время для совершенно чужих забот.

«Ездят тут… на нашу голову, а потом их контрабандисты стреляют!»

И Сурмач понял, что он для пограничников не из тех гостей, для которых пекут праздничные пироги.

Начальник погранотряда со своими заместителями еще утром уехал на третью заставу, где минувшей ночью случилось происшествие. Представителя окротдела встречал дежурный по заставе.

Знакомство он начал с проверки документов, потом долго выспрашивал, что прибывшему надо. Сурмач окончательно убедился: приехал он не ко времени. Все захлопотанные, запятые. Дежурному — в минуту десять звонков. Кому-то отвечает, кого-то ругает, кого-то вызывает, кого-то с поручением отправляет.

Наконец окротделовцу дали почитать книгу рапортов, где было записано донесение начальника третьей заставы:

«В ночь на первое ноября в районе заставы произошел прорыв границы. Контрабандисты наткнулись на секрет. В перестрелке были убиты пограничники Иващенко и Куцый, ударом в голову тяжело ранен представитель окротдела, оказавшийся тоже в секрете. Из прорвавшихся убит один. Документов при нем не обнаружено. На месте боя найден небольшой баул с контрабандой: три пары фильдеперсовых чулок, одни женские ручные часы, сто порошков сахарина, пятнадцать метров польского коверкота „в рубчик“ и двадцать швейных иголок».

Сурмач перечитал дважды донесение, но никак не мог понять, за каким лешим контрабандистам потребовалось отстреливаться, если у них была такая никчемная контрабанда, ну явно для личных нужд. Разве что часть иголок и сахарина на продажу…

Он поинтересовался, как наказывают за такое.

— Контрабанду таможня конфискует, проводим душеспасительные беседы, стыдим. Ну и все такое.

Дежурный помощник командира погранотряда — это не обязанность сроком на одни сутки, это — работа. Александр Воскобойников на границе — второй год. Он из тех, кто моментально осваивается в любой обстановке и становится необходимым для дела, незаменимым для товарищей: «Александр…», «Сашко…», «Щурка…».

«Башковитый парень» — это о нем. Голова на троих бы хватило, одному досталась. Лоб бугристый, кожа на висках просвечивается, все жилочки можно пересчитать. Еще замечательнее у Воскобойникова брови. Какие-то бесконечные. Тянутся в три ячменные соломинки к вискам, и где-то там их хвостики совсем размываются.

Дежурный помощник о своей особе и своей работе самого высокого мнения. Запищал зуммер, Воскобойников не позволяет ему раскричаться — хватает трубку:

«Воскобойников слушает!»

«Воскобойников тебя подводил?»

«Воскобойников сказал — считай, что сделано».

Вначале приезжий окротделовец был для него «обузой». Но когда Аверьян очутился в кругу деловых интересов погранотряда, Воскобойников начал относиться к нему, как к одной из своих прямых обязанностей. А свою хлопотную работу он любил нежно и преданно. Рассказывая с невольной гордостью окротделовцу о сложности обстановки, дежурный помощник расцветал, превращаясь в свойского парня, который любит побахвалиться, если есть перед кем. На его длинной лошадиной физиономии было написано: «Вот какие мы!»