- Громов?! - изумленно воскликнул Мишель.

- Громов, - спокойно подтвердил тот. - Кстати, они зря так перетрусили. Никакого патруля здесь нет и в помине. Что же, я рад, что подоспел вовремя, иначе вам пришлось бы туго. В кафе больше ходить не советую: они - Громов интонацией выделил слово "они" - многое о вас знают. Во всяком случае, знают, что вы не только поэт... Впрочем, не считайте меня своим спасителем - все произошло абсолютно случайно.

- Спасибо... - поблагодарил Мишель. - И что же - вы с неба свалились?

- Возможно, и с неба, - безразлично подтвердил Громов. - Возможно...

Он затянулся папиросой и торопливо полез в карман.

- Возьмите платок. Вытрите лицо - оно у вас в крови. А револьвер можете спрятать - он вам пока что не нужен.

Мишель взял платок, приложил ко лбу. Лицо горело, будто его подожгли, голова трещала так, что он едва удерживался от стона.

- Я обещал с вами встретиться, но все что-нибудь мешало. И то, что сейчас встретил, возможно, не просто случайность. Помните, я оставил у вас книгу? Вернее, вы изъяли ее? Тогда, в "доме анархии"?

- Помню, - сказал Мишель. - "Овод"?

- Да. "Овод".

- Вы хотите ее получить?

- Это моя мечта. Но пока что, убежден, неосуществимая. Тогда я не сказал вам, что это за книга.

- Я помню, - сказал Мишель.

- Ну вот, а теперь пришла пора сказать. Иначе мучает совесть, да и того требуют сложившиеся обстоятельства. Дело в том, что я не Громов. Я Ружич.

- Ружич?! - воскликнул изумленный Мишель, сразу же подумав о Юнне. - Но почему Ружич?

- Почему Ружич? Ну, хотя бы потому, что всегда, с тех пор, как появился на свет, был Ружичем. И только одни раз в жизни - Громовым.

Мишель не перебивал его, стараясь не пропустить ни единого слова.

Ружич погасил папиросу, умолк, будто раздумывая, продолжать ли ему дальше, и внезапно решился.

- Спасите мою дочь! - взволнованно воскликнул он.

- Вашу дочь? - дрогнувшим голосом переспросил Мишель.

- Да, мою дочь. Помните надпись на книге - это подарок дочери. В день рождения. Подарок Юнны.

- Юнны? - волнение захлестнуло Мишеля.

- Сегодня она была здесь, в кафе. Я видел ее с человеком, который... Короче говоря, с человеком авантюрного склада характера. - Ружич вдруг перешел на шепот: - Сделайте так, чтобы она образумилась. Она такая нежная, хрупкая, ее могут сделать слепым орудием, замутить чистую душу. Повлияйте на нее, вы же умный человек... - Он запнулся. - И знаете, может, это нехорошо с моей стороны, но однажды я видел вас вдвоем.

- Надо догнать ее! - воскликнул Мишель. - Может случиться непоправимое!

- Сейчас не надо, - устало сказал Ружич. - Нельзя, чтобы этот авантюрист знал, что вы знакомы с Юнной.

- Я люблю ее! - неожиданно для себя признался Мишель.

- Я понял... Интуиция отца... Поэтому вы и можете ее спасти! Я надеюсь на вас...

Ружич выхватил из пачки папиросу, чиркнул спичкой, судорожно затянулся.

- Мы не можем долго стоять здесь, - сдавленным голосом проговорил он. Ваше право арестовать меня. Но прежде чем вы это сделаете, я застрелюсь. Мой браунинг на взводе, достаточно нажать на спуск. Это не нужно ни мне, ни вам. А живым... Может быть, придет время, и я пригожусь вам живым. Не спешите. Пусть события развиваются своим чередом. Тем более что главное вы упустили.

- Я вас не понимаю.

- Сейчас поймете. Три дня назад в кафе "Бом"

ужинал один человек...

- О ком вы говорите? - встревоженно перебил его Мишель.

- Сейчас это уже не имеет значения. Больше он сюда не придет.

- И все же - кто?

- Хорошо. Поклянитесь мне самым святым, что есть у вас в жизни, что вы спасете Юнну, не дадите ее в обиду... Что жизнь ее будет в безопасности...

- Клянусь! - порывисто произнес Мишель.

Ружич наклонился к Мишелю и едва слышно прошептал:

- Савинков...

Мишель онемел от изумления.

- Впрочем, теперь уже, кажется, не имеет значения - поймаете вы его или нет, - безразлично заметил Ружич.

- Почему? - нетерпеливо спросил Мишель.

- Подумайте сами, и вы поймете. Кажется, я тоже начинаю это понимать.

- Но почему вы не сообщили о нем властям?

- Я не предатель и не доносчик, - возмущенно ответил Ружич. Предпочитаю честную игру. Столкнулись две непримиримые силы. За кем мощь и правда, кто более искусен и мужествен - тот и выиграет битву.

Как на Куликовом поле... Прощайте. И можете не сомневаться - о нашем разговоре не узнает никто. Я человек чести...

- И все-таки, на чьей вы стороне? - не выдержал Мишель. - Помните, вы говорили, что пройдете курс обучения в максимально сжатые сроки. А уж тогда сможете твердо сказать, под чье знамя встанете.

- Помню. Курс обучения, кажется, подходит к концу.

Не торопите меня. Вы убедитесь, что мне можно верить.

- Даже после того, как вы однажды сказали пе

- Даже после этого, - подтвердил Ружич, и каждое слово его дышало искренностью. - Солгал один раз в жизни. И вам, и дочери, и самому себе. Считал, что это единственный способ обрести свободу и убедиться, на чьей стороне правда. А главное - чтобы уберечь Юнну...

- Хорошо, - сказал Мишель. - Попробую поверить.

Хотя и не убежден, что поступаю так, как велят совесть и долг.

- Спасибо, - благодарно кивнул Ружич. - Прощайте.

Но я бы хотел увидеть вас, скажем, через неделю.

- Я согласен.

- Очень хорошо. В следующую субботу в сквере у

Большого театра, как только стемнеет. Возможно, у меня будут важные новости.

- Договорились.

- Но умоляю вас: спасите мою дочь.

- Я сделаю все, что в моих силах.

- Прощайте. И запомните - они могут подстеречь вас снова. Крепче держите свой револьвер. И еще: берегитесь Пыжикова.

Ружич круто повернулся и исчез в темноте!

Калугин бушевал. Выслушав рассказ Мишеля о его ночном происшествии, он под каким-то предлогом услал из кабинета Илюшу и дал волю гневу.

- Какого черта! - кипел он, подступив к Мишелю. - Полный провал! За борт таких работничков, понял?

- А плаваю я превосходно! - пытался отшутиться Мишель и еще сильнее взбесил Калугина.

- Пойдешь под суд, хоть ты мне друг и товарищ!

Тебя впередсмотрящим поставили, а ты дрыхнуть! Он тебе услужил, а ты ему? А классовое чутье? Сделай зарубку: у нас с ними все врозь! И пирсы, и маяки, и океаны! Это же только дураку не ясно!

- Ты мне политграмоту, Калугин, не читай, - вспыхнул Мишель. - Пойми, тут случай особый. Я сомневался...

- "Сомневался", - передразнил Калугин: он терпеть не мог этого слова. Здесь тебе не стихи. И не Шопен!

- Этого я от тебя не ожидал, - приглушенно проговорил Мишель, сраженный обидным упреком Калугина. - Я тебе сейчас не поэт, а чекист, и разговаривай со мной как с чекистом!

Калугин, ломая спички, прикурил, окутал Мишеля волной горького махорочного дыма:

- Как с чекистом? Ну, слушай: Савинкова ты проворонил, понял?

- Это еще как сказать! Французы говорят: есть и на черта гром!

- Французы! - разозлился Калугин. - А такую поговорку слыхал: после пожара да по воду? Ты свои промашки за успехи не выдавай, не позволим мы этого, хоть ты и был сознательный пролетарий...

- Как это был? - вскипел Мишель, готовый вцепиться в Калугина. - Как это был? Ты намеки оставь црн себе! Еще и контрой окрестишь!

- Да как ты, дорогой товарищ, - ощетинился Калугин, - посмел самое наппаскуднейшее слово к себе присобачить? Да ты что?

- А то, - упрямо сказал Мишель, смягчаясь. - А то, что, во-первых, было решено Громова пока не трогать, посмотреть, как он себя поведет. И это ты, Калугин, прекрасно знаешь. А во-вторых, оказалось, что Громов - это вовсе и не Громов...

- А кто? - нетерпеливо вскричал Калугин.

- Ружич.