Свен Херинг откинул волосы со лба. Крутанулся на стуле, встал и включил чайник. Идти к кофе-машине было слишком далеко. Свен прислонился к откосу окна, протянул руку за пачкой сигарет на подоконнике. Из офиса на последнем этаже высокого дома на Миттлереплатц было прекрасно видно весь Магдебург. Он щелкнул крышечкой зажигалки.

Сегодня смотреть было не на что, серое небо затянули тучи, и все крыши Магдебурга утопали в светлом тумане, изморось оседала на мостовых и каменных углах. Свен затянулся. Его не тянуло курить, но манипуляции с сигаретами его успокаивали и отвлекали. Над ним подсмеивались, потому что он покупал женские сигареты, тонкие и ароматизированные, в узкой пачке. Херинг потер челюсть ребром ладони, провел рукой по затылку, только вчера коротко снятому машинкой, зарылся пальцами в пряди на макушке.

Открытка была заткнута туда, где стекло уходило под профиль рамы. Свен смотрел на нее и на душе теплело. Открытка примиряла его с реальностью. На открытке был изображен Стамбул, горячий, синий, золотой, сияющий, ароматный, сладостный и вязкий. Обещанный и обещающий. Открытка от Джи.

Свен часто представлял себе, как Джи сидит в кафе и пишет ему открытки. Как заказывает крепкий турецкий чай в стаканчиках-тюльпанах, как греет руки об их горячие бока. Джи мерзнет, Свен не удивился бы, если бы узнал, что и в Стамбуле Джи мерзнет и поэтому даже там не снимает эти свои перчатки без пальцев. Даже в постель Джи ложится в вязаных носках.

Зашумел и выключился чайник, Свен смял окурок в банке от джема и прикрыл окно. Джи, Джи… Он достал пачку молотого кофе, налил в чашку кипяток и накрыл крышечкой. Чашку с крышечкой они с Джи покупали вместе. Он вернулся к окну, поставил чашку и взял открытку в руки. Она пахла розами, значит, Джи покупает розовое масло и разводит его в спирте, и брызгает на открытки, на почтовую бумагу, и все вещи в комнате благоухают розами. Джи спит в этом запахе, кутается в него, натягивает на плечи, как тонкую вуаль. Здесь, в Магдебурге, тоже можно было легко и просто купить розовое масло, и Свен тысячу раз заходил в аптеку и доставал бумажник, но каждый раз убирал деньги и уходил. Никакой импортированный концентрат не может заменить розы Стамбула, которыми пахнут открытки Джи.

Свен перевернул открытку. Джи учит немецкий, специально для него, и пишет из Стамбула по-немецки. Для Джи очень важно писать правильно, поэтому фразы всегда короткие и точно выверенные. Джи не любит ошибаться и болезненно переживает любые поправки собеседника.

Сегодня на открытке написано «Я завтракаю на террасе и смотрю на Босфор. Мне все напоминает о тебе, каждый парус и каждая яхта», и подпись, и беглая картинка, изображающая яхты и паруса на Босфоре. Джи рисует уверенно, без штрихов, ставит ручку на бумагу и сразу обводит контур. Не всегда точно, но с большим апломбом. Слова были написаны между парусами, волнами и штрихами, изображающими море.

Иногда Свен пытался представить, как именно Джи это делает, сначала пишет слова, а потом рисует на свободном поле, или наоборот, сперва изображает фон, а потом вписывает слова на места, оставшиеся свободными. Или и так, и так. Или Джи покрывает рисунками десяток открыток, а потом выбирает какую-то, чтобы написать на ней свое послание. Или из пачки чистых открыток, которые всегда носит с собой в рюкзаке, Джи достает одну и сразу пишет и рисует на ней. На предыдущей открытке была нарисована вьющаяся роза в щербатом горшке на приступке и написано «Я думаю о тебе сейчас. И всегда». У Джи мелкий беглый почерк, но слова чужого языка выведены старательно и четко. Пока чужого языка.

Свен смотрел сверху на крыши Магдебурга, окутанные серым неровным туманом, мокрые от дождевой пыли, и пытался представить Джи. Как Джи сидит на парапете набережной, подогнув под себя ногу в желтом ботинке, и рисует в блокноте какую-то ерунду вроде чайки на воде. Как греет руки в рукавах, как поправляет безумный фиолетовый шарф, щегольски обмотанный вокруг шеи, как сдвигает светлую шляпу на правую бровь, взявшись ладонью в вязаной митенке за тулью сзади. Свен закрыл глаза и внутренним взором увидел Джи, словно на негативе, на террасе над Босфором, в короткой куртке и шарфе, концы которого откинуты ветром на спину. Свен улыбнулся.

Он поднял крышечку с чашки и запах кофе расправил крылья и устремился осваивать комнату. Херинг отхлебнул кофе и взял тонкий кусочек какой-то гадкой восточной сладости, которую они с Джи покупали на базаре. Джи не любит сладкое, Джи любит горький обжигающий кофе с кардамоном и поэтому рот у Джи горячий и бархатный. Наваждение какое-то. А еще Джи нравится его, Свена, язык, Джи с ума сходит от звука немецкой речи, от твердого приступа и мягкого горлового «р», и от «х» с глуховатым придыханием. И вот теперь Джи учит немецкий, чтобы писать ему открытки из Стамбула.

Иногда открыток нет целую неделю, и Свен сходит с ума от мысли, что Джи прекратит ему писать. А иногда они приходят через день, а порой и по две штуки, если почта задерживает какую-то на день-другой между Магдебургом и Стамбулом. Свен Херинг проверяет почту каждый день, он не может подняться в квартиру, если не проверил почтовый ящик. Если в свой выходной Свен не выходит из дома, он спускается к почтовому ящику по крайней мере дважды.

У него уже есть изображения Голубой мечети, каких-то дворцов, дверей, окон, улиц, площадей, переулков с маленькими дверями и котов, сидящих на ступенях, россыпей пряностей в мешках, ярких ламп из битого стекла, украшений в виде ультрамариново-синих глаз, тканей с узорами и полосками, чаек на воде и яхт под цветными парусами, мостов над волнами, чайных чашек с тонким голубым узором, воздушных шаров и фонариков со свечами. Это выглядит так, словно Джи решает задачу, как прислать Стамбул Свену частями. А Свен собирает из деталей собственный Стамбул. А если перевернуть все открытки, то получится игра «собери Джи», потому что на каждой открытке кусочек Джи, слова, которыми Джи живет, рисунки, которыми развлекается, иногда нет слов, а есть только картинка, а иногда открытка покрыта мелкими строчками без единого изображения. И все это Джи.

Свен поставил пустую чашку и снова поднес открытку к лицу. Сил недостало, чтобы заткнуть ее за раму снова и вернуться к работе, Свен Херинг поставил открытку на стол перед собой, подпер голову руками. Ему остро не хватало Джи, не хватало раскаленного Стамбула, разговоров по ночам, когда говорил только он, горячего рта и холодных пальцев.

Надо было еще поработать, и следующие два часа Свен Херинг провел над клавиатурой, погружаясь в базы данных и выныривая в сияющий Стамбул с открытки. Потом он закрыл крышку ноутбука и спустился на лифте вниз.

Свен шел по мокрым улицам Магдебурга и думал о Джи и о Стамбуле. Стамбул вставал с открытки поверх серого Магдебурга, золотой и синий, с лиловыми сумеркам над Босфором и рассветами, нежными, как вуаль невесты, с ярким пестрым базаром и одуряющими запахами специй и роз, с морским ветром и криками чаек, с оглушительным великолепием площадей и упрямой ломкой тишиной подворотен и переулков. Стамбул заполнял все пространство, придавая плоскостям Магдебурга цвет и запах, выпуклость и объем, смысл и значение. Свену казалось, что еще мгновение и Стамбул сам вырастет вокруг, и на него упадет шумное великолепие и скрытое послание города, который, как золотая шкатулка, таит в себе многие тайны.

Одновременно с ним в подъезд зашел священник, посещающий его соседа, и Свен поздоровался с ним. Это был кроткий доброжелательный человек, который умел безыскусно завести легкий разговор. Свен достал из ящика открытку, на которой были изображены яхты и чайки над морем. Он поспешил зайти в лифт, чтобы не задерживать гостя, и там перевернул открытку.

На обороте карточки под крошечным, выведенным одним движением пера, сердечком, было написано единственное слово. Gleichfalls[9].