– Как ты думаешь, она мне позвонит?

Эмрис задумчиво окинул взором рослого статного красавца с глазами синими, как море.

– Вряд ли.

И широко улыбнулся, неожиданно для себя самого. Потом подумал, что улыбка может напугать парня, и прогнал ее. Парень не обратил внимания. Вероятно, очень расстроился от такого заключения.

– Ну я пойду…

Он засобирался, встал, продемонстрировав отменную фигуру атлета, пошёл к дверям. В прихожей стояли его тяжёлые ботинки. Рядом лаковые туфли Эмриса. И бархатные лодочки Эрики. В этом доме обувь оставляли у порога, а не у кровати.

– Она ушла без туфель? – удивленно спросил Хенрик.

– Думаешь, у нее одна пара обуви? – раздраженно ответил Эмрис и тот сник, смутился.

– Спасибо за завтрак, – пряча глаза, Хенрик сунул руки в рукава куртки.

Когда парень скатился по лестнице, Эмрис закрыл дверь. Покачал головой, снял рубашку и сел за работу. Чертежи надо было сдавать через две недели.

Звонка на двери не было, потому что гостей не бывало. И не должно было бывать. По крайней мере, пока Эмрис не обнаружил в постели Хенрика. Так что о своём очередном визите он сообщил стуком. Сначала Эмрис не слышал. Потом не хотел открывать. Потом, помянув всех родственников стучащего до седьмого колена, встал, накинул что-то и пошёл к двери. Может, что-то случилось.

В дверях случился Хенрик. Потомок викингов стоял, сияя на всю лестничную клетку негородской красотой непуганых племён, за плечом имел рюкзак.

– Что? – спросил Эмрис.

– Привет.

– Привет, – ответил он, – Что?

– Эрика… дома?

– Нет.

– А где?

– Хотела бы, чтоб знал, сама б сказала, – неприветливо буркнул Эмрис и хотел уже закрывать дверь.

– Эмрис…

Рука, закрывающая дверь, сама собой замерла. А парень-то помнил его имя…

– Что? – дверь снова начала открываться.

– А Эрика… когда придёт?

– Поздно, Хенрик, – смягчился он, – Она всегда поздно приходит.

– Ничего не случилось?

– Что должно было случиться?

– Мало ли…

– Больше не виделись?

Хенрик молча покачал головой. Эмрис вздохнул и прислонился к дверному косяку. Не иначе, парень облажался в постели и Эрика не хочет больше его видеть. А может, и не в постели. А может быть, Эрика испугалась случившегося и не хочет повторения?

– Не переживай, – сказал он без энтузиазма, – Мало ли что у девчонок на уме… Позвонит ещё. Может быть.

– У неё всё в порядке?

– Да, – Эмрис улыбнулся, – Определённо.

– Ладно. Тогда я пойду.

– Давай.

– Передай ей, что я заходил.

– Обязательно.

– Пока, Эмрис.

– Пока, Хенрик.

Закрыв дверь, он долго не мог успокоиться, постоял у окна, повертел на пальце кольцо, стащил с волос резинку и потряс гривой, потом снова завязал хвост и сел за чертежи. Из головы не шёл Хенрик, и почему она ему не позвонит? Парень видный, и она ему нравится. Может быть, он и правда не смог?.. Нет, тогда бы Эрика сразу выставила его за дверь. Скорее всего, смог он слишком хорошо, а потом оба заснули.

Нравилась Эрика легко. Она же была ван Данциг. Но сама она западала редко. С удовольствием заводя знакомства, Эрика так же легко и умело избавлялась от них, никого при этом не обидев. Это качество было очень ценным.

Вечером Эмрис написал на листочке записку. Это неожиданно отняло у него несколько минут. Сначала он написал: «приходил Хенрик, просил позвонить». Потом порвал листок. Хенрик не просил ему позвонить. Подумав, написал просто «приходил Хенрик». Снова порвал. Глупо было писать записку, в которой определённо не сообщается ничего нового. В конце концов, Эмрис обозлился и написал: «позвони Хенрику». Вот так. Пусть позвонит парню, и он перестанет обивать порог. И посчитал свою миссию выполненной.

Уве Штольц вернулся из армии. В армию молодой красавец Уве уходил любимцем всех женщин Магдебурга, а когда пришел, то оказался еще выше, красивее и мужественнее, чем был юношей. Рослый, загорелый, светловолосый, Уве к тому же обладал счастливым характером и смотрел на мир с воодушевлением.

По вечерам Уве стоял за стойкой в баре, ему такое было не в новинку, еще до армии он разносил пиво, а теперь вроде как пошел на повышение. Постепенно отец начал приставлять его к делу. В старой пивоварне на Штолленштрассе всегда достаточно работы для молодого здорового парня, но отец позволял Уве делать только самые простые вещи, а прочие лишь показывал, говоря о них всегда одними и теми же словами.

– Отец, почему вы не позволяете мне делать все самому? – спросил Уве.

– Потому что тебе еще рано, – отвечал пивовар Штольц.

– Я же должен узнать, как варить пиво.

– И ты узнаешь, – отвечал отец.

– Но почему мне нельзя сделать это самому? – спрашивал Уве и не получал ответа.

Однажды пивовар Штольц спросил сына, закрывая крышку чана:

– Не собираешься ли ты жениться, сынок?

– Нет, отец, – удивленно ответил Уве, – А почему ты спрашиваешь?

– Я хотел бы, чтобы ты женился.

– Но зачем, отец? Я еще молод и успею найти себе жену.

– Есть вещи, которые в пивоварне не может делать юноша, не знавший женщину.

– Но я знал женщину, – воскликнул Уве и тут же прикусил язык.

– Нашел чем хвастаться, сопляк, – проворчал пивовар Штольц, – Пивовар должен любить свою жену, иначе пиво не будет у него получаться. Пока ты не женишься, я не смогу показать тебе все секреты своего мастерства.

Уве вышел из пивоварни озабоченным и угрюмым. Любимец всех магдебургских девушек должен был выбрать себе жену, которую он будет любить всю жизнь, иначе пиво не будет у него получаться. И эта проблема виделась ему неразрешимой.

Потому что ни одна девушка Магдебурга не вызывала сильного чувства в Уве Штольце.

После демобилизации Уве несколько недель был героем светской хроники, его приглашали в гости, он ходил на танцы, девушки заигрывали с ним, а парни звали с собой на футбол и в кино. И Уве с удовольствием снимал сливки с своего успеха. Он встречался с девушками, и вероятно нечаянно разбил не одно сердце, но надо заметить, что никогда он не делал этого намеренно. Нет никакой вины в том, что в армии он раздался в груди и заматерел, что волосы выгорели добела и глаза кажутся такими синими на загорелом лице. Уве Штольц был честен и никому ничего не обещал. Ему нравилось наслаждаться жизнью, пока такая возможность еще есть.

И вдруг обнаружилось, что Уве нравится Реджинальд Краузе. Как всегда, вскрылось это неожиданно, потому что таких сюрпризов люди обычно от жизни не ожидают.

Парни играли в футбол на старом поле за мастерской Ланге между Крайсштрассе и Андерштрассе. Сбросив на траву рубашки и подвернув штаны, открывая крепкие ноги, орава магдебургских юношей носилась в по вытоптанному полю, крича и толкаясь. Мяч надували тут же в мастерской Ланге. Древний, видавший все на своем веку, красный мяч уже был не раз заклеен и вулканизирован на шинном станке Ланге, и будучи хорошо надутым, мог запросто отбить ноги в легкой обуви, поэтому в футбол играли всегда в крепких ботинках и колотили по мячу со всей дури. А дури в молодых парнях всегда хватает.

На этом поле Уве впервые увидел Реджинальда Краузе, хохочущего, мокрого, без рубашки, с голыми ногами и мячом в руках. Не то чтобы они не были знакомы, как знакомы все жители города. Но в тот день Уве впервые увидел Реджинальда другими глазами. Черноволосый, кажущийся тонким, но широкий в плечах, сын адвоката Краузе вдруг оказался той занозой, которая засела в сердце Уве. Реджи унаследовал острые высокомерные черты своего отца и бойкую насмешливость матери, что делало его неотразимым в глазах девушек. И чем он аккуратно, но планомерно пользовался. Все говорили, что Реджи пойдет по стопам своего родителя и все сходились во мнении, что это принесет много пользы всем жителям Магдебурга.

Уве был в ужасе от нового откровения. Реджинальд Краузе! Мужчина! Господи помилуй! Но он не такой, он никогда таким не был! Он Уве Штольц, любимец всех девушек Магдебурга, ему не может нравиться мужчина! Он же встречался в девушками, и был влюблен прежде, и еще собирался быть! В его семье все были нормальными! Отец любил мать, сестры встречались с юношами, и даже младший братишка уже бегал с записками к Аннеке с соседней улицы. Но сердце Уве колотилось, когда он видел Реджинальда Краузе, и он всегда выбирал другую команду, чтобы ему не пришлось, упаси бог, случайно прикоснуться к Реджи, когда парни кидаются обниматься после забитого мяча.