– Ох, да, нежнее, – простонал каноник.

– Это ты годы называл?

– Нет, батальоны.

Самди наклонился и поцеловал между лопатками.

– Ну-ка, а у тебя что?

С этими словами каноник вдруг выгнулся, как игривый конь, и сбросив с себя Самди, набросился на него. Вцепившись друг в друга, они покатились по кровати и упали на пол, но после короткой борьбы инквизитор оказался сверху. Он уселся на спину барона лицом к брыкающимся ногам и поймал одну за щиколотку.

– М, красивые картинки, – произнес он, рассматривая татуировку, покрывающую всю ступню.

– Ничего красивого!

Самди попытался скинуть его со своей спины, но Ринальдо был тяжелее и сидел надежно. Он провел кончиком ногтя по краю стопы, обводя контур, и барон снова забился под ним, хохоча и визжа. Эспозито не составило труда поймать вторую лягающуюся ногу и соединить ступни вместе, как половинки узора. То, что он увидел, заставило его надолго замолчать, и Самди тоже затих, не зная, какой реакции ему ожидать. Когда горячее дыхание коснулось свода стопы, а губы очертили впадину, он застонал, и жаркий рот воодушевленно припал к ямочке под пальцами.

– Прекрати, – судорожно скребя пальцами по полу, взвыл Самди.

Бросив взгляд на борозды, оставленные в полу, Эспозито отпустил его ноги и ловко повернулся, так быстро, что Самди не успел вырваться. Он смиренно вздохнул и подложил руки под подбородок, устраиваясь поудобнее. Ладонь погладила его по хребту. Каноник рассматривал шрамы. Молча. Это настораживало, но с другой стороны, может, и пускай лучше он молчит.

– Не болит? – тихо спросил Ринальдо.

– А твои? – брякнул Самди и прикусил язык.

– Мои нет, только иногда на погоду ломит, – спокойно отозвался сверху каноник.

– Нет, – тихо сказал Самди, – Они никогда не болят. Словно их там и нет.

А потом он резко выгнул спину, ударяя снизу, извернулся и скинул Эспозито, вцепился в него, принялся трясти и добился лишь того, что оба его запястья оказались в руках каноника. Эспозито с удивлением рассматривал тот факт, что его крупные ладони едва смыкались на неожиданно широких костистых запястьях барона. А потом потянул его на себя, легко прикоснулся ртом к тому месту, где между его пальцев бился пульс, и Самди вытянул ноги и свернулся на широкой, как доска, груди, положив щеку на неровно сросшуюся ключицу. Инквизитор погладил его по волосам, вздохнул, приподнимая на ребрах, сцепил руки поверх его плеч.

– Я зачем пришел-то…

Самди замер. Значит, было какое-то зачем. Что опять хочет от барона Субботы Святая инквизиция, которая теперь предпочитает называть себя Конгрегацией?

– Посмотри на меня, – попросил Эспозито, и исправился раньше, чем он успел поднять голову, – Нет, лучше не надо.

– Что опять случилось? – глухо спросил Самди.

– Я теперь твой персональный инквизитор, – просто сказал Ринальдо, – Все под мою ответственность.

Самеди Ленми Леман широко и совершенно по-дурацки улыбался и радовался, что каноник не может видеть его лица. Не надо никуда являться, не надо ничего объяснять, теперь между ним и инквизицией есть надежная прокладка – преподобный Ринальдо Эспозито, и судя по ощущениям, прокладка это тверда, как камень и эластична, как каучук. И да, он уже понял, что самые важные вещи Ринальдо произносит вот этим бесхитростным прямым голосом, наивным и таким неоспоримым, что эту простоту не обойти и не обмануть.

– Я думал ты просто пришел.

– А я просто пришел.

– И это все?

– И это все, – Эспозито улыбнулся, – И больше ничего.

– Пожалуйста, только не на стол, – поспешно сказал Рейнхард, глядя, как Эскива размашисто проходит к нему в кабинет и ставит детскую колыбель с ручками на стул для посетителей.

– Я оставлю ее у тебя на пару часов?

– А ты куда? – глупо спросил Рейнхард,

– Рейнхард, Томас хочет сына, – Эскива раздраженно откинула прядь волос с лица, – Так куда я по-твоему? К любовнику, разумеется!

Сарказм пропал напрасно, Рейнхард даже не заметил едкого ответа.

– А Готфрид тебе не подойдет? – растерянно спросил он, – Я попросил бы его.

– Блондин и не болтлив? – она рассмеялась, – А тебе не жалко было бы его уступить?

– Я же знаю, что ты откажешься, – Рейнхард пожал плечами, – Я бы на твоем месте отказался.

– Хорошо, что ты не на моем месте, да?

– Хочешь поменяться?

Это был редкий случай, когда Рейнхард показал зубы, и Эскива предпочла не сердить его.

– Пожалуйста, Рейнхард, будь лапочкой. Я скоро. Она будет спать, как ангел.

– Ладно, проваливай, – сердито сказал он, уже жалея, что согласился.

Только взметнулась длинная юбка, Эскива исчезла так стремительно, словно ее в самом деле ждал тайный любовник. Рейнхард покачал головой. Он отказался бы крестить девочку, если бы его попросила Эскива. Но его просил Томас, и он не смог сказать нет. Он включил последний альбом Томаса, предположив, что ребенок привык засыпать именно под эту музыку, и придвинул к себе начатый материал.

Гейнрих Вебер, главный редактор, заглянул в кабинет Рейнхарда и некоторое время задумчиво созерцал эту картину, стоя в дверях.

– Марике знает? – наконец спросил он.

– Что? – Рейнхард поднял голову.

Вебер зашел в кабинет, прикрыл дверь.

– Твой ребенок?

– Откуда бы он у меня взялся, – буркнул Рейнхард, – Это дочка Томаса Мура.

– Хорошенькая, – задумчиво произнес Вебер над колыбелью.

– Хоть какой-то аванс на будущее с ее наследственностью.

– Твоей и Томаса Мура?

– Вебер, вы не слышали о том, что для рождения ребенка нужны, по крайней мере, мужчина и женщина? Это ребенок мой сестры, она его жена, это их ребенок.

– Готфрид знает?

– Вебер, странные вопросы вы задаете, – Рейнхард откинулся на стуле, – Конечно, Готфрид знает, что моя сестра замужем за Муром и у них есть ребенок.

– Рейнеке…

– Ох Вебер… – он закрутился на стуле, взъерошил волосы пальцами, – Нет, не знает. Что это могло бы изменить? Они друзья с Муром, все хорошо. Ни к чему, дело прошлое.

Гейнрих Вебер присел на край стола. Ему искренне нравился Рейнхард, не только как восходящая его силами звезда публицистики, но и просто как человек. Отличный парень этот Рейнхард.

– Что ты будешь делать, когда она проснется?

– Сестра сказала, что она не должна. Не знаю, растеряюсь и позову на помощь.

– А мы вынесем колыбель в приемную, – подмигнул Вебер, – Там всегда найдется кто-то, кого умиляют маленькие дети.

– Вы тоже не из их числа? – наконец-то Рейнхард улыбнулся.

– Кажется, нет, – Вебер наклонился над колыбелью, – Но я уже сомневаюсь.

– Тогда вы отпустите меня попить кофе? Я и вам принесу, и пончик, если хотите.

– Иди, – махнул рукой Вебер, – И не торопись.

Восходящую звезду публицистики как ветром сдуло. Вебер сел на его стул и придвинул материал, над которым тот работал. Взял цветную ручку и стал проставлять пометки на полях. Дверь аккуратно приоткрылась.

– Эспрессо? Поставь на край стола, я сейчас, – не поднимая головы проговорил он.

– Сходить? – спросил мягкий смеющийся голос.

Гейнрих Вебер вскинул голову. В дверях стояла молодая женщина удивительной красоты, высокая и статная, в длинной юбке и куртке на меху, раскрасневшаяся от прохладного воздуха. Он поспешно встал.

– Простите, фрау Мур, я думал, это ваш брат вернулся.

– Как это похоже на Рейнеке, – она покачала головой, – Удрать и оставить вам заботу.

– Никаких забот, девочка спала, – уверил Вебер, – Я все равно проверял его статью, вот и послал его за кофе.

– Простите, я не представилась, – она протянула руку, – Эскива Мур.

– Гейнрих Вебер, главный редактор, – он пожал теплую ладонь, – Мне очень приятно.

– Главный редактор? Ни много, ни мало! – она рассмеялась и присела на край стола точно так же, как до того сам Вебер.

Девочка в колыбели открыла глаза и подала голос. Эскива наклонилась и погладила ее пальцем по щеке.