– Восемь чашек, спасибо.

– Вы скажете наконец, как вас зовут? – он облокотился на стойку.

Она вспыхнула.

– Адальгейд Киршхальтер.

– Адальгейд, – прокатил он сложное имя во рту, как конфету, – Киршхальтер…

– Можно проще…

– Нет, нельзя, – он усмехнулся и коснулся уголка губ кончиком пальца, – Когда тебя зовут всего лишь Мартин Бауман, то не передать, как радует знакомство с кем-то по имени Адальгейд Киршхальтер.

Магнус Вагнер лежал в постели, просунув ноги в магнитные кольца. Стационарная установка была смонтирована прямо на постели, просыпаясь, Магнус протягивал руку и брал на тумбочке стакан воды, а потом поворачивал тумблер и еще четверть часа дремал с пользой. Теоретически магниты были куплены на деньги школы и для использования всем персоналом. Но фактически Магнус приобрел их в единоличное пользование. От магнитов ему ощутимо легчало.

Спальня больше напоминала палату лазарета на космическом лайнере, чем личные апартаменты владельца школы танцев. О существовании этих комнат кроме него знали только два человека. Адвокат Краузе, составлявший его завещание, и уборщик, который прибирался здесь. Для всех остальных помещения Вагнера ограничивались кабинетом и небольшой приемной. Никто не знал, что он живет в школе.

Магнус закрыл глаза. Вставать не хотелось, не хотелось жить. Иногда ему нравилось думать о том, что начнется после его смерти, какой поднимется переполох, когда откроют завещание, когда откроют эти комнаты, в конце концов. Вот будет забавно, жаль только что он уже не увидит ничего этого. А с какими заголовками выйдут газеты – подумать страшно.

Таймер пиликнул, магниты отключились. Магнус откинул одеяло и поднялся с узкой больничной койки, раздвинул шторы на окнах. Пол отозвался мягким теплом сквозь компрессионные чулки. На полу громоздились стопки книг, заложенных цветными полосками разделителей, Магнус читал перед сном.

Он оделся перед шкафом, поискал седой волос в светлой шевелюре, крутанулся перед зеркалом. Красавец, умница, истинный ариец. Бумажник и контейнер для таблеток в карманы, подхватил трость у выхода и захлопнул дверь. В здании никого не было, он присел боком на перила и скатился. Это было приятнее и проще, чем идти ногами. В кафе «Коровка» он долго и с удовольствием читал меню, потом подозвал хорошенькую официантку и сказал – мне как обычно, что и получил незамедлительно. В «Коровке» его любили. Никто не подозревал, насколько сильно Магнус ненавидит теплое молоко с корицей, но он покорно пил свое молоко и глотал рыбий жир и еще полдюжины капсул. Вопреки своему правилу не думать о делах до завтрака, он не мог отделаться от мыслей о бухгалтерии.

Со стороны Шиллерштрассе, совсем не оттуда, где жил Ротгер, подъехал автомобиль Ротгера. Магнус замер, но тот не вышел из машины, а поднял стояночный тормоз и положил голову на руль, собираясь подремать четверть часа. Пользуясь случаем, Магнус снова позвал официантку.

– Принесите кофе, пожалуйста.

– Вам же нельзя, – заявила она.

Ему действительно было нельзя, но ему сейчас хотелось, ему было нужно.

– Фройляйн Грета, – Магнус закатил глаза, – Принесите мне, пожалуйста, кофе. Я очень вас прошу, всего тридцать граммов эспрессо, без сахара, черный, горький, горячий, я вас умоляю.

– Герр Вагнер, миленький, – засмеялась она, – Давайте я вам лучше что-нибудь с сахаром принесу, горячий шоколад, например, или мятный чай.

– Фройляйн Грета, мне почти полтинник, ну какой горячий шоколад, – засмеялся Магнус, – Я вас буду любить до конца жизни, принесите мне эспрессо.

Она проследила за его взглядом и вздохнула.

– А вот герр Майер очень любит горячий шоколад, – заявила она, ставя перед ним крошечную чашку.

– Господь с вами, фройляйн Грета, – сдался Магнус, – Несите.

– Не буду, хватит с вас кофе.

– Тогда выпейте его сами и включите в мой счет, я умею быть благодарным.

И да, он умел. Майер дремал в машине, растрепанный, помятый, и Магнус смаковал горький кофе, который возвращал его в реальный мир. Четверть час прошла, и он отставил пустую чашку, а Ротгер поднял голову и вышел из машины, растрепанный, зацелованный, довольный. От души хлопнул дверцей, поднял голову и посмотрел вверх. Магнус за ним поднял глаза – он не выключил свет в комнатах, в легких сумерках стекла золотились, как окошки маяка. Господи, да Ротгер смотрит в его окна. А он сидит в «Коровке» и смотрит на Ротгера.

Когда Ротгер вошел в школу, Магнус немного выждал, прежде чем уйти. Когда дверь за ним закрылась, он сразу оперся на трость. Идти было совсем недалеко, Магнус даже не переодевал домашних туфель, чтобы дойти до кафе, особенно в сухую погоду. Но трость могла понадобиться в любой момент. А фройляйн Грета, наверное, думала, что трость это элегантный аксессуар.

В кабинете он включил все мониторы и погрузился в созерцание счетов за электричество. С ума можно сойти, если представить себе счета за аренду. Хорошо, что это в собственности. Налоги, отчеты, в следующем году придется поднимать стоимость обучения. Надо проконсультироваться с бухгалтером.

Магнус отодвинул счета и взял учебные планы мейстеров. Их изучению он посвятил несколько вдохновенных часов, наблюдая за тем, как разминаются классы. Иногда он откидывался на спинку кресла и смотрел на уроки, не затем, чтобы следить, как работают курсанты, а чтобы доставить удовольствие себе. Он сам указал, где установить камеры в каждом классе, чтобы иметь самую выгодную точку просмотра. Но динамики он включал только в классе Майера. Майер, легок на помине, как раз начинал урок. Это выражалось в том, что он чистил подошвы туфель щеточкой и ждал.

Ротгер отложил щеточку, обулся и встал. Все были на месте, можно начинать.

– Господа, кто скажет мне, какой размер имеет Besame Mucho?

Магнус слабо улыбнулся. Besame было, по его мнению, той самой «песнью песней» на все времена, которая была и будет вечно, знаменем рея над полчищами и поколениями. Но он также знал, что большинство считает ее плоской и затертой подошвами до дыр, мелодией, заезженной на конкурсах и показательных выступлениях. Что же, он всегда был на удивление плоским и тривиальным. Ему нравилось смотреть на классы Печатника. Печатник был красив и до потрясения технологичен. Там, где другие мейстеры были техничны, Ротгер всегда давал не технику, но технологию, которая состояла в том, что все тело нанизано на одну непрерывную нить, как марионетка на шляпную резинку. Его любимой фразой было: «Голова – это сплошная кость, и за ней всегда стремится все ваше тело». Хотя большинство курсантов голову использовало только для ношения прически, фраза застревала в пористой кости и оставалась там, покуда они созревали до того, чтобы не просто запомнить, но и понять ее смысл.

Он наизусть знал стандартную схему Майера – сначала тот проходил всех партнеров, потом принимался за партнерш. Он точно знал, почему так. У Ротгера болела спина и ему было проще сначала отдать все женские партии, проверяя партнеров, а потом приступить к тому, чтобы танцевать с девушками. Правило было железным – на каждом уроке мейстер непременно проходил тему с каждым курсантом. Наверное, потому они и показывали такие результаты. А может быть, просто старались, потому что в класс Печатника брали не всех.

Магнус подкрутил громкость, он любил Besame. Откинулся в кресле, подоткнул подушку под поясницу и приготовился хорошо провести два часа. Сначала он хотел спуститься и посвятить полчаса обходу классов, но он пропустил бы слишком много интересного занятия Майера.

Ротгер уже оттанцевал партнеров и приступил к девушкам. Besame было не только любимой темой, но и той, что так или иначе, в той или иной обработке предлагалась на конкурсах.

И вдруг он почувствовал, что не может удержать в руках партнершу. Неудачно поставленная на мысок туфля девушки поехала по натертому воском паркету назад, она потянула его за собой, и Ротгер, даже не задумавшись, имеет ли он право отпустить партнершу, наклонился, удерживая ее в балансе, прогнулся, подставил ногу… И вдруг почувствовал, как нитка, на которую было нанизано все его тело, внезапно стала раскаленной нитью накаливания, по которой пустили ток. От основания черепа прострелило вниз, стянуло, словно все тело собралось на резинку, и лампочка горячим цветком раскрылась слева на крестце.