Однажды наступит и противоположный момент, когда стены прекратят свое существование. Рано или поздно вселенная достигнет состояния полной энтропии, точки Омега, которую невозможно оттягивать до бесконечности, располагая лишь ограниченным количеством энергии, и за которой существование хоть сколько-нибудь сложной материи попросту невозможно. Точки, за которой во вселенной Алеф прекратится любая разумная — космическая или иная — жизнь; когда необходимость в стенах исчезнет, и Стерегущий Бог, выполнив возложенную на него задачу, исчезнет из этого мира.

Именно к этой точке, цепляясь за свой осмиевый кубик, мчится Чэн, которого бурлящий временной поток швыряет и тянет за собой подобно пустой резиновой лодке. Прежде, чем Стерегущий Бог успевает понять, что именно он задумал, и вырвать «темпоральную приостановку стоячей волны» из конфигурации Алеф, Чэн разгоняется до скорости свыше восьми тысяч пятисот лет в секунду. Пока временной поток испаряется, Чэн успевает проплыть по инерции еще десяток лет и, наконец, возвращается в реальный мир, совершая жесткую посадку в шестинедельном интервале из жизни Лондона конца двести тридцатого века. Удар приводит к катастрофическим последствиям, однако накопление радиации и вибраций за предшествующее время указывает на то, что город был эвакуирован задолго до приземления Чэна. Он оказывается посреди города столь же древнего и многоэтажного, что и любой из городов этой эпохи, и как будто состоящего из стометровых небоскребов, чередующихся с исполинскими секвойями; оба типа структур переплетаются друг с другом, соревнуясь за небесный простор.

Когда все утихает, Чэна, изможденного, но живого, извлекают из зоны поражения. Местные общаются с ним на замысловатых диалектах совершенно чуждых Чэну языков, на которых сам он не говорит, но довольно быстро осознает, что может просто заглянуть в их головы, достав все необходимые ему комбинации слов и идей. Наибольшую сложность составляет произнесение незнакомых слогов. Его первые попытки сродни уровню «заблудившегося туриста с книгой-разговорником», но после того, как он проводит за этим занятием целую неделю, не отвлекаясь на другие дела, все его языковые трудности сводятся к необычному акценту и склонности запинаться на имплозивных согласных.

Путешествовать по Земле будущего не так просто. Несмотря на колоссальные масштабы уцелевших древних дорог и железнодорожной инфраструктуры, вплоть до протянувшегося через север Атлантического океана герметичного подводного туннеля для поездов на магнитной подушке, их исправность варьируется от «неплохой» до «кошмарной» в зависимости от рельефа местности и близости к цивилизации. Североатлантическая Переправа разрушена в десятках мест. Современное человечество, судя по всему, не так давно вышло из каменного века и до сих пор привязано к тому, что Чэн называет наивным представлением о происхождении мира и его чудес. У них есть понятие о здоровье машин и машинных душах. В транспортной инфраструктуре они видят систему кровообращения живой планеты. Почти на каждом перекрестке можно встретить известные и малозначимые памятники, посвященные одному из ангелов-хранителей путешествий, Богу Рыночной Площади, Богу Старой Автострады A20, Богу Затопленного Евротоннеля (Терминал Кокель). Многие из памятников сопровождаются мемориалами, а под некоторыми возлежат сожженные подношения; всякий раз, когда Чэн пересаживается с одного мутантного транспортного средства на другое, или пересекает границы суверенных территорий, ему приходится иметь дело как минимум с двумя пунктами из: благословения, заклинания и платы за проезд.

Собирать информацию, для сравнения, довольно легко; так легко, что даже становится не по себе. Чэн сознательно пытается сдерживаться, однако альтернатива лишь одна — захлебнуться в абсолютно чуждом для него мире. Простого вопроса «Почему?» уже достаточно, чтобы правильный ответ выкристаллизовался в голове собеседника — так быстро, что Чэн зачастую теряет интерес и перестает прислушиваться к чрезмерно упрощенным, неверным, а то и простолживым словесным объяснениям. Несмотря на это, ему приходится затратить немыслимое количество времени в попытках раскрыть какую бы то ни было правду насчет обстоятельств, которые привели человеческую расу к ее теперешнему состоянию. Это слепое пятно истории, и в его силах лишь обследовать его края.

След ведет на юг.

Все это — результат катастрофического просчета.

Он надеялся захватить Калруса с собой и очертя голову протаранить им дальнюю стену временного потока. В процессе Калрус будет раздавлен, и его буквально просеет за пределы нашего пространства-времени, в то время как сам Чэн вместе с остальным человечеством останется внутри. Со смертью Калруса Стерегущему Богу станет незачем поддерживать свое существование, стены рухнут, и человечество сможет в одиночку продолжить свой путь к заслуженному будущему. Чэн рассчитывал, что Стерегущий Бог будет к этому готов и успеет вмешаться уже в первый год его путешествия.

Но он так и не захватил с собой Калруса, что заметно уменьшило опасность, которую представляла его попытка побега. В итоге Бог среагировал лишь спустя десятки тысяч лет. Чэн знает, что где-то в будущем над Землей до сих пор нависает временнáя стена, но разделяющее их время может исчисляться как часами, так и десятками лет. Однако беглый взгляд на (неожиданно беззвездное) небо, дает понять, что десятков лет в его распоряжении, по всей видимости, нет.

И вот, направляясь к границам эмпирейских территорий и встречая по пути более компетентных астрономов и теологов, он, наконец, узнает правду: Солнечная система отделена от остальной Вселенной; Ул реален; Ул все еще жив.

Он ошибался.

Митч ударяется об ограждение. Ему удается схватиться за перила. Он висит на высоте ста метров над бездной из замерзших, спутанных друг с другом деталей машин и разломанных булыжников. Помост покрыт льдом, и за него почти невозможно ухватиться.

— Она была агентом Стерегущего Бога, — гремит голос Чэна где-то высоко над головой Митча. Чэн парит в воздухе, излучая позаимствованные свет и тепло, чтобы избавиться от отработанной энергии. — Поэтому ты уничтожил ее разум, а затем сам же воссоздал его с нуля, чтобы она целую вечность тебе прислуживала, а потом покончила с собой ради твоей победы в войне. Каких высот мы могли бы достичь? Спустя двадцать тысяч лет?

— Я никогда не был твоим Врагом, — кричит в ответ Митч. — Ты совершил ошибку. Разве можно спорить с той штуковиной в небе? Если бы я вас не спас, она бы уничтожила всю вашу расу. Я спас ваш мир от него самого! Дюжину раз!

— Ты спас самого себя! И вряд ли осознаешь масштаб того, что мы потеряли! Мы могли колонизировать звезды. Мы могли обогнуть целую Вселенную. А ведь это лишь первый ярус всей Структуры. Но шанс на спасение у нас забрали сразу же, как только мы узнали о его существовании — прежде, чем мы успели оценить масштаб его значимости, прежде, чем у нас появилась возможность осознать колоссальный грабеж, который происходил прямо у нас на глазах. Мы должны были жить вечно, но дверь к несчетной бесконечности загробных жизней оказалась закрытой — и все из-за одного-единственного глупого, мелочного создания, которое сочло нас приемлемым расходным материалом.

Небо тускнеет, будто надвигается ночь. Злобная голубая точка висит прямо у них над головой и становится все ярче. В лучшем случае у них осталось несколько секунд. Митч кричит, что, убив, его, Чэн никого не спасет. Чэн отвечает, что ему это известно. Ярость, которую он излучает, можно почувствовать на ощупь; она с такой силой омывает разум Митча, что ему сложно сосредоточиться на чем-то другом. Ему хватает сил лишь на то, что держаться обеими руками за ограждение помоста, пока его чувства насыщаются белым светом, теплом и шумом. Он чувствует, как помост накапливает электрический заряд, и волоски на его руках встают дыбом. Беззвучно, не в силах даже понять, правильно ли он шевелит губами, Митч спрашивает Чэна, как ему следовало поступить. Проходит несколько секунд.