— Потому что… мне хотелось проверить свое впечатление. Сказать вам по правде, г-н де Беро, я вижу в вас двух человек.

— Двух человек?

— Да, двух. Один из них — это тот, что захватил меня; другой тот, который сегодня отпустил моего друга.

— Вас удивляет, что я отпустил его? Это было очень предусмотрительно с моей стороны, г-н де Кошфоре, — ответил я. — Я старый игрок. Я знаю, когда ставка начинает быть слишком высока для меня. Человеку, поймавшему льва в свой волчий капкан, нечем особенно хвастать.

— Вы правы, — ответил он улыбаясь. — А все-таки… в вас сидят два человека.

— Мне кажется, что это можно сказать о большинстве людей, — заметил я со вздохом. — Но не всегда обе эти натуры присутствуют одновременно. Часто они чередуются друг с другом.

— Но как же одна может приниматься за дела другой? — резко спросил он.

Я пожал плечами.

— Ничего не поделаешь. Нельзя принять наследства и не принять долгов.

В первую минуту он ничего не ответил, и мне показалось, что его мысли устремились на его собственное положение. Но вдруг он опять поднял на меня взор.

— Вы ответите на мой вопрос, г-н де Беро? — вкрадчиво спросил он.

— Может быть, — сказал я.

— Скажите мне… меня это очень интересует… что такое послало вас на поиски меня… не в добрый час для меня?

— Монсиньор кардинал, — ответил я.

— Я не спрашиваю, кто , — сухо ответил он. — Я спрашиваю, что . Вы не имеете личной злобы против меня?

— Никакой.

— Вы ничего не знаете обо мне?

— Ничего.

— Но что в таком случае побудило вас сделать это? Боже мой, вот странно, — продолжал он с откровенностью, которой я не ожидал. — Природа вовсе не предназначала вас для роли сыщика. Что же вызвало все это?

Я встал. Было уже поздно, комната совершенно опустела, огонь в очаге догорал.

— Завтра я скажу вам об этом, — ответил я. — Завтра мне предстоит длинная беседа с вами, и это будет ее частью.

Он посмотрел на меня с изумлением и даже с некоторою подозрительностью. Но я приказал подать себе светильник и, тотчас отправившись спать, положил конец нашему разговору. Утром мы не виделись вплоть до той минуты, когда нам нужно было двинуться в путь.

Кому случалось бывать в Ажане и видеть, как к северу от города виноградники поднимаются уступами, так что одна терраса красноватой земли: покрытая зеленью летом, и голая, каменистая — осенью, возвышается над другою, тот, вероятно, не забыл и того места, где дорога, в двух лье расстояния от города, взбирается на крутой холм. На вершине холма встречаются четыре дороги, и здесь, и видный на далекое расстояние, стоит указательный столб, где обозначено: куда лежит дорога в Бордо, куда — в старый Монтобан, и куда — в Париж.

Этот холм произвел на меня сильное впечатление во время моего путешествия на юг, быть может, потому, что отсюда я впервые увидел Баронскую низменность и вступил в тот край, где мне предстояло опасное дело. Это место так запечатлелось в моей памяти, что я привык смотреть на этот обнаженный холм с указательным столбом на вершине его, как на первое преддверие Парижа, как на первый признак возвращения к прежней жизни.

В продолжение двух дней я с нетерпением ожидал, когда, наконец, покажется этот холм. Это место было замечательно пригодно для выполнения того, что было у меня на уме. Этот указательный столб, указывающий дороги на север, юг, восток и запад, был самым удобным местом для встреч и прощаний.

Мы, де Кошфоре, мадемуазель и я, подъехали к подножию холма около одиннадцати часов пополуночи. Порядок нашей процессии теперь изменился, и я ехал впереди, предоставив им следовать за мною, на каком угодно расстоянии. У подножия холма я остановился и, пропустив мимо себя мадемуазель, жестом руки остановил де Кошфоре.

— Простите, одну минутку, — сказал я. — У меня есть к вам просьба.

Он посмотрел на меня с некоторой досадой, и в глазах его мелькнул дикий огонек, показывавший, как тоска и отчаяние снедали его сердце. Сегодня утром он выехал в самом веселом расположении духа, но постепенно уныние овладело им.

— Ко мне? — с горечью повторил он. — Что такое?

— Я желал бы сказать пару слов мадемуазель… наедине.

— Наедине? — воскликнул он с изумлением.

— Да, — ответил я, не смущаясь, хотя он нахмурился. — Вы, конечно, можете оставаться на расстоянии зова. Мне только хотелось бы, чтобы вы на некоторое время отделились от нее.

— Для того, чтобы вы могли поговорить с нею?

— Да.

— Но скажите в таком случае мне , — возразил он, подозрительно глядя на меня. — Ручаюсь вам, что мадемуазель не имеет ни малейшего желания…

— Говорить со мною? — докончил я. — Да, я знаю это. Но я желаю говорить с нею.

— Ну, так говорите при мне! — грубо ответил он. — Если это все, то поедем дальше и присоединимся к ней.

И он сделал движение, чтобы тронуться с места.

— Это не годится, г-н де Кошфоре, — решительно сказал я, снова останавливая его рукой. — Прошу вас быть более уступчивым. Я прошу у вас немногого, очень немногого, и клянусь вам, если мадемуазель не исполнит моей просьбы, она будет сожалеть об этом всю свою жизнь.

Он посмотрел на меня, и лицо его потемнело еще более.

— Хорошо сказано, — иронически сказал он. — Но я прекрасно понимаю вас, и не допущу этого. Я не слеп, г-н де Беро, и я понимаю вас. Но, повторяю вам, я не допущу этого. Я не согласен на такое Иудино предательство!

— Я не понимаю, что вы хотите этим сказать, — ответил я, с трудом сохраняя свое самообладание, потому что у меня появилось искушение ударить этого дурака.

— Но зато я понимаю, что «вы» хотите сказать, — ответил он с подавленной яростью. — Вы хотите, чтобы она продала себя, — продала себя для моего спасения! А я, вы думаете, буду стоять, сложа руки, и глядеть на этот постыдный торг? Нет, сударь, никогда, никогда, хотя бы мне пришлось идти к позорному столбу! Если я жил, как глупец, то все же я умру как дворянин.

— Я уверен в том и другом, — с сердцем ответил я, хотя в душе восторгался им.

— О, я не совсем дурак! — воскликнул он сердито. — Вы думаете, у меня нет глаз?

— В таком случае докажите, что у вас есть и уши, — насмешливо сказал я. — Выслушайте меня! Я заявляю, что никогда мысль о подобной сделке не приходила мне в голову. Вы были добры вчера вечером и высказали обо мне хорошее мнение, г-н де Кошфоре. Почему же при одном слове «мадемуазель» вы сразу изменили его? Ведь я хочу только поговорить с нею. Я ничего не намерен просить у нее, мне нечего ждать от нее, никакой милости, никакой уступки. То, что я скажу ей, она, без сомнения, передаст вам. Посудите же сами, что дурного могу я причинить ей здесь, на дороге, на виду у вас?

Он мрачно посмотрел на меня, его лицо еще пылало, глаза сверкали подозрением.

— Что вы хотите сказать ей, — настаивал он.

Я совершенно не узнавал его. Его небрежная, беспечная веселость совершенно покинула его.

— Вы знаете, что я не намерен сказать ей, г-н де Кошфоре, и этого достаточно для вас, — ответил я.

Он колебался несколько мгновений, все еще неудовлетворенный. Но затем безмолвно махнул мне рукой, в знак того, что я могу подъехать к мадемуазель.

Она, между тем, остановилась шагах в двадцати от нас, недоумевая, конечно, в чем дело. Я направился к ней. На ней была маска, так что я не мог разглядеть выражение ее лица, но манера, с которою она повернула голову лошади в сторону брата и смотрела мимо меня, тоже была полна значения. Мне показалось, что почва проваливается у меня под ногами. Весь трепеща, я поклонился ей.

— Мадемуазель, — сказал я, — вы позволите мне на несколько минут воспользоваться вашим обществом, пока мы будем продолжать свой путь?

— Это для чего? — возразила она самым холодным тоном, каким когда-либо женщина говорила на земле с мужчиной.

— Для того, чтобы объяснить вам множество вещей, которых вы совершенно не понимаете, — пробормотал я.