Раскаленное железо не могло бы произвести в сердце Гудвина того страшного ощущения, которое в нем произвели эти простые слова. Они совершенно его уничтожили. Однако же он скоро оправился настолько, чтобы отвечать с поддельною твердостью:

— Многоуважаемый капитан Вестфорд, меня испугало ваше неожиданное появление, несмотря на то, что я не страдаю слабостью нервов; но мне часто твердили, что в моем замке водятся привидения и вы, при помощи наступающих сумерек, показались мне выходцем из другого мира. Прошу вас садиться и отведать этого бургундского, за доброкачественность которого ручается вам мое честное слово. Будьте так обязательны, Даниельсон, позвоните. Я тотчас прикажу подать сюда огня. — Ну, дорогой мой капитан, — сказал банкир по уходе Даниельсона, — объясните, чему я обязан удовольствием принять вас сегодня у себя? Вы, верно, хотите сделать какие-нибудь распоряжения или процент, который мы назначили вам, слишком неудовлетворителен?

— Мистер Гудвин, — отвечал капитан, — я человек прямой и не считаю нужным скрывать от вас причину моего возвращения, я просто хочу получить мои деньги.

— Вы, верно, боитесь доверить их мне? К вам, верно, дошли несправедливые слухи, распущенные в публике презренным интриганом?

— Дошедшие до меня слухи могут быть справедливы и ложны; желаю от души, чтобы эти слухи были обманчивы и даже сам готов признать их такими; по дело идет о сумме, которой обеспечивается целая будущность дорогих мне существ. Я не смею навлечь на нее даже тени опасности.

— И вы ее получите, мой милый капитан, — отвечал банкир, — но так как подобное количество денег не находится в настоящее время у меня в кармане, вы должны поневоле прождать до утра.

Моряк изменился в лице.

— Я надеялся, — сказал он, — найти вас в Ломбартстрите до закрытия банка. Я отдал приказание корабельному экипажу быть наготове к восходу солнца и если я не вернусь к назначенному времени, то корабль отправится в путь без меня. — Банкир хранил несколько минут глубокое молчание. Лампы еще не были поданы в комнату, и мрачная улыбка проскользнула в это время по лицу банкира.

— Корабль отправится в путь без вас, — сказал он, — но лоцманы, без сомнения, ждут еще ваших приказаний?

— Нет, они не имеют никакой причины ждать их, — ответил капитан, — они получили нужные наставления, и если я не возвращусь вовремя, то старший лейтенант примет на себя мои обязанности и «Лили Кин» отправится в путь.

В это время внесли лампы.

— Любезный Даниельсон, — обратился банкир к своему старшему приказчику, — уже пробило девять часов и если вы не отправитесь немедленно отсюда, то опоздаете на поезд, который в половине одиннадцатого отправляется из Гертфорда.

— Вы очень добры, что обо всем заботитесь, мистер Гудвин, — ответил приказчик, смотря пристально в глаза банкиру, — мне в самом деле уже пора отправиться.

— Я прикажу своему кучеру отвезти вас, — сказал банкир и не дав времени Якову ответить, он позвонил и отдал вошедшему лакею нужные приказания.

— Я хотел просить ответа насчет денег, мистер Гудвин, — сказал с беспокойством капитан Вестфорд, — подумайте ж, этот вопрос для меня весьма важен!

— Не угодно ли вам будет войти в мой кабинет, я сию же минуту буду к вашим услугам, мистер Вестфорд, — отвечал банкир. — Теперь скорей в путь, Яков, или вы опоздаете на поезд. — С этими словами банкир почти выпроводил приказчика за дверь к прекрасному тильбюри; Яков Даниельсон сел и экипаж помчался по направлению к станции. Глубокий вздох вылетел из груди банкира, и он медленными шагами возвратился в дом.

Руперт Гудвин направился к кабинету, где Гарлей Вестфорд ожидал его.

— Любезный капитан! — сказал он, входя, — теперь объяснимся откровенно! Вы желаете получить ваши деньги сегодня же?

— Непременно, — отвечал капитан. — Требование мое вам покажется неприличным, потому что здесь не то место, где принимаются и выдаются деньги, но особенное обстоятельство, в котором я нахожусь, должно служить извинением.

— Я уже говорил вам, что не имею привычки носить с собою такую сумму и при обыкновенных обстоятельствах не был бы в состоянии возвратить вам сегодня же 20000 фунтов. Но вы сказали, что завтра с восходом солнца отправляется ваш корабль и что вы понесете большую потерю, если не можете отправиться на нем?

— Да, значительную потерю, — отвечал капитан.

— Хорошо же. Несмотря на то, что ваше поведение для меня весьма обидно, я все-таки не прочь исполнить ваше желание. Случайно, и это вам может казаться странным, у меня, в этом доме, находится сумма, которая значительно превышает эти 20000 фунтов, врученные мне вами.

— В самом деле?

— Да, не правда ли, случай очень странный, — и банкир засмеялся. — Я имею удовольствие считать своим клиентом старую и оригинальную даму, капитал которой лежал еще недавно в обществе железных дорог. Несколько недель тому назад я получаю от нее письмо, в котором она меня убедительно просит, по случаю разных неосновательных слухов, взять эти деньги от общества и сохранить их у себя до дальнейших ее распоряжений. Но интереснее всего то, что она меня просит сохранить их здесь, в моем загородном доме, потому что она боится подвергнуть их покраже, если они будут лежать в Ломбартстрите. Слышали ли вы когда-нибудь о подобной странности? — И банкир снова засмеялся. — Если вам угодно будет, — продолжал он, — последовать за мною в другой флигель этого дома, в котором я сохраняю вверенные мне сокровища, я вам доставлю ваши 20000 фунтов в банковых билетах.

— Вы меня крайне обяжете, — ответил капитан.

Руперт Гудвин отомкнул железный ящик и вынул из него огромную связку ключей, из которых каждый был обозначен этикетом из пергамента. То были ключи от северного флигеля его дома.

В ту самую минуту, когда банкир со своим гостем намеревались оставить кабинет, дверь отворилась и молодая девушка лет девятнадцати, по черным, как смоль волосам, и прекрасному испанскому типу которой можно бы немедленно узнать дочь Руперта Гудвина, вошла в кабинет. Рост молодой девушки был большой, осанка величественная, прекрасное лицо чрезвычайно выразительно. То была Юлия Гудвин, единственная дочь банкира; жена его уже давно умерла, оставив ему двух детей: сына и эту дочь.

— Я тебя везде искала, папа! — воскликнула Юлия, — где ты скрывался весь вечер!

Банкир взглянул с досадой на свою дочь.

— Сколько раз я должен повторять, Юлия, что это место для меня священно и что я не желаю, чтобы мне здесь мешали? Этот господин здесь по весьма важным делам, и потому я должен попросить тебя возвратиться в свою комнату и не обременять меня долее своим присутствием.

— Слушаю, папа, — возразила Юлия обидчивым тоном; — но это так страшно скучно сидеть целый вечер одной в этом старом доме и ожидать каждую минуту появления какого-нибудь привидения.

— Идемте, капитан Вестфорд, — сказал банкир по уходе дочери, — уже довольно поздно. Последний поезд отправляется из Гертфорда незадолго до полуночи. Можете ли вы дойти пешком до станции?

— Три раза, если только это необходимо, — ответил капитан.

— Так пойдемте же. Руперт Гудвин взял лампу и ключи и направился к большой зале. Он повел капитана по длинным коридорам, украшенным богатыми обоями, драгоценными картинами и большими китайскими вазами, наполненными живыми цветами. Все в этой части дома дышало богатством и роскошью и в открытые двери Гарлей Вестфорд увидел великолепные комнаты, в которых старинная резьба на стенах и на потолке контрастировала с роскошным модным убранством.

Но вдруг сцена переменилась. В конце длинного коридора Руперт Гудвин отпер тяжелую дубовую дверь и ввел капитана в мрачную залу, воздух которой был пропитан пылью.

На одной стороне этой комнаты стояли железные сундуки; в середине паркетного пола, не покрытого коврами, находились письменный стол и несколько стульев. Высокое узкое окно, защищенное внутри железною решеткой, было закрыто снаружи ставнями. В другом конце залы виднелась дверь, запертая плотными железными задвижками. Ничего не могло быть мрачнее этой комнаты, бледно освещенной лампою, которую Руперт Гудвин поставил на письменный стол.