— Ради Бога, Бексон, говорите, что случилось? — прервала она длинную, несвязную речь ключницы. — Кто заболел?

— Мистер Вильтон, — ответила старуха. — Я никогда еще не видывала человека в такой сильной горячке.

— Послали ли вы за доктором? — по-видимому, спокойно спросила она.

— Как же! Один из наших конюхов отправился верхом в Гертфорд, но все-таки пройдет с полдня, пока приедет доктор; между тем я приказала Томасу уложить больного в постель и прикладывать ему холодные компрессы к голове.

— Так он очень болен? — спросила Юлия.

— О да, очень. Когда в это утро Томас вошел в комнату мистера Вильтона, он нашел его сидящим у открытого окна и дрожащим от холода, хотя он уже был в горячечном состоянии. Но страшнее всего то, что он в бреду постоянно говорил об измене и убийстве, точь-в-точь как наш бедный Калеб со времени своей болезни.

— Странно! — пробормотала Юлия. Дрожь пробежала по членам молодой девушки при мысли, что уже второй раз человек, до того совершенно здоровый, внезапно заболевает и что болезнь эта доводит его почти до безумия, вызывая в нем те же мрачные идеи. — Невольно чувствуешь побуждение верить истории о привидениях, которую рассказывает прислуга о пустых покоях северного флигеля, — прибавила она.

То было печальное утро для Юлии; она прохаживалась из одной комнаты в другую, чтобы рассеяться, но мысли о молодом художнике не покидали ее. Он был болен и, может быть, в опасности. Теперь только поняла она, что молодой человек, которому она сначала покровительствовала из сострадания, сделался для нее дороже всего в мире. Она поникла головою и счастливая улыбка озарила лицо ее, как будто добрая фея нашептывала ей: «Ах, Юлия, ты очень хорошо знала, что и он тебя любит!». Но вспомнив, что он болен, что он может и умереть, сердце ее наполнилось невыразимым страхом. Она бросила в сторону книгу и вышла на площадку. Бессознательно она несколько раз посмотрела на окна комнаты, в которой Левис Вильтон лежал в горячке, но шторы были опущены и глубокая тишина, казалось, царствовала в ней. Между тем и мистрисс Мельвиль вышла из замка и присоединилась к Юлии. Хотя присутствие ее было крайне неприятно для молодой девушки, но она принуждена была терпеть его и должна была слушать болтовню докучливой своей компаньонки, тогда как мысли ее были заняты совсем другим. Наконец, заметив подъезжающего доктора, Юлия бросилась к нему навстречу.

— Любезный мистер Грангер, — сказала она, — я попрошу вас сказать мне всю правду на счет состояния больного, которого вы сейчас навестите. Если он в опасности, то я немедленно уведомлю отца моего.

Доктор, обещав исполнить ее просьбу, вошел в дом, а Юлия осталась с мистрисс Мельвиль ожидать его возвращения. Страшная неизвестность мучила ее до возвращения врача. Он недолго пробыл у больного, но бедной молодой девушке это короткое время казалось бесконечным. Когда он наконец вышел, то Юлия тотчас увидела по серьезному выражению лица, что старая ключница нисколько не преувеличила опасного состояния больного.

— Он очень болен? — спросила она.

— Да, я, к сожалению, должен сказать вам, что состояние его болезни опасно. Здесь, кажется, двойное страдание. Сильная горячка вследствие жестокой простуды и потрясение мозга, происшедшее от какого-либо сильного волнения. Бред его ужасен. Я думаю, не настращали ли его слуги своими бессмысленными историями о здешних привидениях северного флигеля, ибо он только и говорит об убийстве, совершенном там в погребах.

— Но это, однако же, довольно странно? — возразила Юлия. — Мистер Вильтон кажется слишком образован, чтобы поверить подобным рассказам.

— Образование навсегда истребляет суеверие.

— Так вы находите необходимым, чтобы я писала об этом отцу моему?

— Да, мисс Гудвин.

— Кто же теперь находится при больном?

— Мистрисс Бексон и Томас, При болезнях такого рода необходим большой присмотр, ибо часто случалось, что больные в бреду причиняли себе вред, — бросались из окна или убивали себя.

Юлия побледнела при этих словах.

— Ради Бога! Мистер Грангер, — вскричала мистрисс Мельвиль, — с мисс Юлией сделается обморок, если вы дальше станете говорить о таких страшных вещах.

— Ах, извините, — возразил доктор, — я совершенно забыл, что говорю не с товарищем, а с раздражительной молодой девушкой.

— Не в чем извиняться, — сказала Юлия. — Я просила вас сказать мне всю правду и благодарю вас, что вы исполнили мою просьбу. Теперь я тотчас напишу к отцу.

Врач удалился, обещая навестить больного еще раз в этот же вечер. Юлия послала нарочного с известием в Гертфорд, откуда это известие по телеграфу отправили в Лондон; вследствие чего в тот же вечер мистер Гудвин вошел в комнату своей дочери.

— Что же случилось, дитя мое? — сказал он. — Protege твой болен воспалением в мозгу и сама ты как расстроена. — Он обнял дочь свою и поцеловал ее. Юлия рассказала ему все, что случилось и также слазала ему мнение доктора на счет больного.

— Но не странно ли это, папа! — сказала она. — Мистер Грангер говорит, что, должно быть, слуги напугали мистера Вильтона историями о северном флигеле, потому что он все бредит об убийстве, совершенном там в погребах. Но что с тобою, папа! — Восклицание Юлии было не без основания, банкир затрепетал, будто пораженный молнией. Лицо его было бледно и крупные капли пота выступили на лбу его. Он хотел отвечать, но язык как будто отказался служить ему. Наконец, после ужасных усилий, он заговорил:

— Ничего, дитя мое, это пройдет. Со мною был нервический припадок, которым я давно страдаю.

— Но припадок был так ужасен! Надобно посоветоваться с доктором.

— Нет, не стоит, — нетерпеливо сказал банкир. — Теперь я пойду навестить больного.

Он поспешно вышел из комнаты, где осталась Юлия, смотря ему вслед, удивленная его странным поведением.

— Не случилось ли в самом деле здесь в доме что-то ужасное? — сказала она, — и неужели каждый, кто в него входит, находится под каким-то таинственным влиянием?

Подойдя к дверям комнаты, в которой лежал Лионель Вестфорд, Руперт Гудвин на минуту остановился и положил руку на грудь, чтобы подавить сильное биение сердца. «Человек этот знает мою тайну»? — сказал он себе. «Но каким образом мог он открыть ее? Все двери северного флигеля замкнуты и потому почти невозможно, чтобы он мог проникнуть в погреба его, он, которого все это не должно бы интересовать. Или…» Он не мог кончить мысли и несмотря на его бесчувственный, холодный нрав, он опять сильно задрожал. «Не понимаю, — продолжал он говорить с собою, — какая-нибудь старая история, должно быть, подходит к страшной истине». Он вошел в комнату. Томас сидел у окна и читал газету, а мистрисс Бексон сидела развалившись в креслах у постели больного, который лежал лицом к входящему банкиру.

Голова больного была обернута разными повязками, совершенно закрывающими его густые, темные волосы и беспрестанно, переворачивалась на все стороны тогда как губы бормотали непонятные слова. Мистрисс Бексон почтительно встала и предложила кресло своему господину. Банкир сел.

— Больной все еще бредит? — сказал он голосом, ясно выказывающим его внутреннее волнение.

— О, да, он очень болен, — ответили ему. — Несколько часов тому назад бред его был действительно страшен; но наконец он утомился и с тех пор лежит, как вы его видите, беспрестанно поворачивает голову и бормочет про себя.

— Что же говорит он в бреду? — спросил банкир и с таким спокойным лицом выслушал ответ, как будто оно у него было высечено из мрамора.

— Все то же, — ответила ключница, — все то же. Он говорит об убийстве и о кровавых пятнах на полу погребов северного флигеля.

— Не рассказала ли прислуга ему какую-нибудь глупую историю?

— Ах, нет, барин, этого быть не может. Говорят только, что в комнатах северного флигеля ходит привидение молодой девушки, умершей с горя по жениху своему, которого убили на войне; но об убийстве, случившемся там в погребах, ничего не известно.