Юлия Гудвин была погружена в печальное раздумье: чувство грусти светилось в ее черных глазах и в голосе слышались дрожащие напевы, между тем как ее маленькая изящная ручка быстро перебегала по струнам гитары.

Как ни тяжело было Лионелю, но он любовался Юлиею только несколько секунд из боязни, чтоб она его не увидела. Он быстро направил шаги к Гертфорту, но прежде чем сесть в вагон, ему пришло на мысль узнать, нет ли на станции письма от его матери. Предчувствие его не обмануло, только адрес был написан дрожащею рукой. Это письмо, в котором Клара уведомляла его о последних событиях, потрясло Лионеля до глубины души. Его бледное, встревоженное лицо невольно бросалось в глаза проходящим. Ни отец ли его пал от руки Гудвина и эта кровь, которая покрывала пол погреба не была ли кровь его отца?

Лионель терялся относительно способов разъяснения этой тайны: объявить ли полиции о своих подозрениях или удостовериться сперва в Вильмингдонгалле, был ли господин, которого банкир водил в северный флигель, его отец? Он решился на последнее, надеясь, что одно обстоятельство разъяснит ему, может быть, это дело.

Солнце садилось, когда Лионель взошел в широкую аллею, ведущую в Вильмингдонгалльский дом. Он брел с ноги на ногу, весь погруженный в созерцание медальона, вмещавшего в себе волосы Клары и миниатюрный портрет Гарлея Вестфорда. Лионель предпочел идти этою аллеей, чтобы придти никем не замеченным до сараев, где он большею частью заставал Калеба, предпочитавшего это место всем прочим местам уже потому, что здесь никто ему не мешал говорить вслух с самим собою. Калеб и на этот раз находился тут же; он сидел в глубоком раздумье, склонившись головою на сложенные руки. Услышав шорох шагов Лионеля, старик приподнял голову и, увидав молодого человека, улыбнулся привычною, бессмысленною улыбкой.

— Ага! посторонний, — пробормотал он, — молодой господин, который любил беседовать со мною, стариком. Но я вас не боюсь, вы ведь не расскажете никому моей тайны, вы не потребуете, чтобы я донес на моего барина, я ведь уже так долго живу в этом доме, с самого детства, я не хочу вести на виселицу Руперта Гудвина, это было бы ужасно, вы это понимаете.

Лионель уселся возле старика и старался по возможности его успокоить.

— Вилдред, — сказал он, — мне нужно поговорить с вами о весьма важном деле. Взгляните на портрет и скажите, видели вы когда-нибудь этого человека?

Глаза Калеба долго смотрели с выражением безумия на медальон, который держал перед ним молодой человек, потом это выражение неожиданно сменилось другим и губы старика судорожно передернулись.

— Боже! — воскликнул он, — и так эта ужасная тайна открылась. Где вы достали этот портрет?

— Не заботьтесь об этом, а только скажите мне, знавали ли вы такое лицо?

— Знавал ли я его, — сказал старый садовник. — Оно меня преследует и днем и ночью; когда я смотрю в воду, оно выглядывает из глубины такое же улыбающееся, как и в тот вечер; в потемках я опять-таки вижу его; оно везде гоняется за мною и мучает меня за то, что я не решаюсь раскрыть мою тайну, тайну преступления моего господина. Спрячьте это лицо, если вы не хотите свести меня с ума. Это лицо того самого человека, которого убили в северном флигеле.

Лионель испустил пронзительный вопль и повалился без чувств на землю. Когда он опомнился, то Калеба уже не было. Густые тучи облегали все небо, он чувствовал во всех членах какой-то странный холод, голова была тяжела, но воспоминание обо всем происшедшем представляло ему с неуловимою ясностию образ его убитого отца. Он хотел приподняться, но страшное оцепенение всех его членов долго противилось его усилиям. «Неужели, — думал он, — я заболею теперь, когда я так сильно нуждаюсь в здоровье, чтобы отомстить за отца?» Парадная дверь в замок запиралась довольно поздно, и Лионель воспользовался этим, чтобы войти в свою комнату. В ней не было огня, но Лионель мог еще рассмотреть, что письмо его к Юлии уже было взято со стола; он взошел, шатаясь, в смежную комнату и упал на постель. Силы совершенно ему изменили; в глазах его прыгали какие-то странные лучистые призраки, в ушах звенело, образ его отца бледнел постепенно и наконец исчез.

Вечером, когда лакей вошел в комнату Лионеля Вестфорда, чтобы спустить шторы, он ни мало удивился, увидев его на постели. Несколько часов тому назад, когда он входил в комнату, чтобы накрыть на стол, он нашел ее пустою, а на столе лежало письмо на имя мисс Юлии Гудвин, которое он отнес госпоже своей и от нее услышал, что мистер Вильтон оставил замок на неопределенное время. Теперь же он лежал в постели, совершенно одетый, со спутанными и влажными от росы волосами. Что молодой человек мог заболеть, этого он и не воображал; он думал, что Лионель слишком подкутил и возвратясь домой не в своем виде, бросился одетый на кровать. Он сошел вниз, чтобы объявить госпоже о случившемся. Юлия Гудвин сидела в гостиной, но не одна. Дама пожилых лет была с нею, совершенный образец приличия, которую мистер Гудвин нанял в компаньонки своей дочери. Она была вдова бедного офицера, по имени мистрисс Мельвиль, и была Вполне счастлива, что могла спокойно проводить жизнь в Вильмингдонгалле, окруженная всевозможным комфортом. Со дня приезда Лионеля она строго наблюдала за Юлией и нисколько не одобряла видимого ее расположения к молодому художнику.

Лакей вошел в комнату и объявил о возвращении мистера Вильтона. Мистрисс Мельвиль не могла скрыть своего негодования.

— Он возвратился! — воскликнула она, — тогда как за несколько часов тому назад письменно известил мисс Гудвин о своем отъезде. Что вы на это скажете, милая Юлия?

— Может быть, его поведение объясняется особенной, неизвестной причиной, мистрисс Мельвиль, — ответила Юлия.

— Но, милая Юлия, возвратиться таким образом и в полной одежде броситься на постель точно пьяный! это уже слишком!

— Я тоже думаю, — осмелился заметить слуга, — что мистер Вильтон подвыпил и не будучи в силах дойти до станции, возвратился сюда, чтобы выспаться.

— И пьяный осмеливается переступить через порог этого дома! — воскликнула мистрисс Мельвиль. — Сейчас же отправляйтесь за мистрисс Бексон, Томас, и скажите ей, чтобы она шла к мистеру Вильтону и объявила ему, чтобы он немедленно оставил замок. Мы не можем позволить, чтобы пьяный осквернял его своим присутствием.

— Стойте, мистрисс Мельвиль, — сказала Юлия. — Мы ведь еще не знаем, в самом ли деле мистер Вильтон не в своем виде, насколько я его знаю, то это почти невероятно. Но как бы то ни было, сегодня же он не может оставить замок; он может быть и болен. Завтра мы потребуем объяснения и если я не ошибаюсь, то мистер Вильтон оправдается удовлетворительным образом.

— Милая Юлия, я никак не могу позволить, чтобы особа не в своем виде…

— Дом этот принадлежит моему отцу и я думаю, что мне скорее приходится распоряжаться в нем. Вы можете уйти, Томас, — обратилась Юлия к лакею, стоявшему близ дверей и ожидающему конца этого спора.

На счет возвращения Лионеля не было более говорено ни слова в продолжение всего вечера отношение обеих дам было как-то натянуто. Юлия прилежно вышивала в пяльцах, но наблюдающая за нею мистрисс Мельвиль заметила ее необыкновенную бледность. «Глупая девушка влюбилась в молодого художника», — думала вдова, — как только придет мистер Гудвин, я скажу ему, что здесь происходит».

На следующее утро обе дамы сидели за завтраком в столовой, когда к ним с почтительным поклоном вошла мистрисс Бексон.

— Жалею, — сказала она, — что должна огорчить вас дурными известиями, ибо болезнь всегда неприятна. Хотя, слава Богу, все принадлежащие к семейству здоровы, но страдает благородный молодой человек, который, без сомнения, прежде видел лучшие дни, что, впрочем, не дает ему права роптать на судьбу, и я вполне уверена, что вы, мисс Гудвин, и вы, мистрисс Мельвиль…

Бледная, дрожащая, не в состоянии скрыть более сильного волнения, Юлия вскочила.