Мало-помалу мужество Лионеля ослабело под силою этих неотвязных мыслей и мучительной неизвестности о собственной участи. Им овладел суеверный страх, и в этом пустынном, мертвобезмолвном месте глазам его представилась со всеми подробностями ужасная картина смерти его отца. «Боже! — воскликнул он, — если Гудвину известно мое настоящее имя, то верх жестокости с его стороны заключить меня в такое страшное место! Если тени умерших являются живыми, то ведь и я увижу тень моего отца!»

Не успел Лионель договорить этих слов, как в окне его комнаты показалось мертвенно-бледное лицо, глядевшее на него усталыми, угасшими глазами. Вопль ужаса вылетел из груди Лионеля, и он повалился без чувств на подушку.

Он видел действительно лицо своего отца, но это было скорее лицо мертвеца, нежели лицо живого человека.

Руперт Гудвин был человек со слишком потерянною совестью, чтоб слова Гарлингсфорда об Эстер Вобер могли его тронуть. Сходство этой Эстер с прекрасною еврейкою, которую он похитил из отцовского дома, вызывало в нем не раз предположение, что она его дочь, но холодное презрение, с каким молодой и благородный герцог показал ему ее портрет, оскорбило его до глубины души. Среди всех опасностей его положения, последняя случайность показалась ему верным предзнаменованием его близкой погибели и из всех ударов, поразивших его за последнее время, побег его дочери был самый ощутимый; хотя он любил Юлию эгоистическим чувством дурного родителя, но все-таки любил. При том же ей открылась тайна преступления, которое случай помешал ему совершить. Банкир был уверен, что она добровольно не выдаст этой тайны, но ведь могла ж она заболеть точно так же, как, например, заболел Лионель.

Все старания банкира отыскать свою дочь были напрасны, объявления в газетах имели в свою очередь также мало успеха.

В день своего побега Юлия нарядилась в темное платье и в простенькую шляпку с плотною вуалью, и отправилась с наступлением рассвета пешком прямо в Гертфорд, откуда и уехала с первым поездом в Лондон. Добравшись до Лондона, она с первым же поездом уехала в Винчестер и оттуда в Нью-Форсет. План этого путешествия был, по всей вероятности, обдуман заранее.

Несколько дней спустя после свидания Даниельсона с мистрисс Вестфорд она получила от него письмо следующего содержания:

«Я обещал вам загладить по мере моих сил мою несправедливость относительно вас и стараюсь теперь исполнить свое обещание. Если вам будет угодно пожаловать в полдень ровно через неделю в контору нашего банка, вы убедитесь, как я искупаю мою вину, и встретите в то же время сюрприз самый приятный из всех, которые вы когда-либо имели в жизни.

Ваш покорный слуга Даниельсон».

«Искупление, сюрприз, — твердила Клара, стараясь напрасно проникнуть в тайну письма Даниельсона, — если б Даниельсон обладал силою воскрешать мертвых, я бы поверила, что меня ждет подобный сюрприз!» Положение ее становилось действительно почти невыносимым; одно горе сменялось непременно другим. Едва только возвращение дочери сняло с ее души тяжелую заботу, на нее налегла забота о сыне, о котором не было ни слуха, ни духа со времени письма, в котором Клара извещала его о приезде Торнлея. Напрасно она отправляла письмо за письмом, она не получала ни строчки ответа.

Клара адресовала все свои письма к сыну на Гертфордскую станцию; его молчание внушило ей мысль, что он, может быть, переселился в город, но это предположение сменилось убеждением, что Лионель болен и, вероятно, опасною, смертельною болезнью, если он оставляет ее так долго в неизвестности. Измученная, мистрисс Вестфорд решилась ехать тотчас в Гартфорд.

Тяжелы были чувства Клары во все продолжение этого путешествия, мрачные предчувствия осаждали ее. Доехав до станции, она тотчас осведомилась, где находится в городе почтовая контора; она была уверена, что ей укажут квартиру ее сына, но как горько было изумление ее, когда ей объявили, что никто не знает Лионеля Вестфорда и даже три последние ее письма к нему лежали нетронутые в почтовой конторе.

Мистрисс Вестфорд бродила до самого вечера по всем улицам города, узнавая везде, не знает ли кто квартиры ее сына, но никто не знал Лионеля Вестфорда и даже не слыхал этого имени. Она вернулась в Лондон в таком же состоянии тяжелой неизвестности, в каком она выехала оттуда поутру.

В день, назначенный Даниельсоном в его письме, мать и дочь нарядились в самые лучшие свои траурные платья и отправились в Сити. Что приказчик назначил местом этого свидания квартиру банкира, в этом не было еще ничего странного, хотя обнаруживалась известная степень власти его над банкиром, но письмо его было действительно загадочно. Клара решилась слепо исполнить все, о чем он просил; поведение этого человека внушало ей невольное к нему доверие. В условленный час они уже были в кабинете банкира; Гудвин был тоже тут; его вызвало письмо, которое Даниельсон послал к нему в Вестенде с известием, что дела его принимают дурной оборот вследствие распространившихся неблагоприятных слухов, для опровержения которых нужно его присутствие.

Дела Руперта дошли на самом деле до того состояния, в каком они были при краже капитала Гарлея Вестфорда. Сначала спекуляции его пошли очень удачно, но кризис на бирже расстроил неожиданно все его планы. Банкротство, грозившее ему уже так давно, действительно настало; он не побоялся его ввиду тех многих невинных, которым оно готовило верную гибель, оно пугало его за самого его, привыкшего к роскоши и не успевшего обеспечить себя на время невзгоды.

— Ну, Яков, как дела? — спросил он у приказчика.

— Очень не хороши, — отвечал последний с смесью равнодушия и почтительности, которые так сильно бесили банкира, — люди становятся опять недоверчивы, и, если они все налягут на банк и запросят уплаты, то гибель неизбежна. — Гудвин содрогнулся, но он не успел ответить еще слово, как младший приказчик ввел в кабинет двух дам. Банкир испугался, узнав мистрисс Вестфорд.

— Кто эти дамы, Волтер, — закричал он приказчику, — ведите их в контору, у меня нет с ними дел. Даниельсон, что все что значит?

— Садитесь, милостивые государыни, — отвечал с невозмутимым хладнокровием приказчик, — я не имел времени предупредить мистера Гудвина о вашем посещении, но он скоро уверится, что ваш приход к нему очень естествен.

Лицо мистрисс Вестфорд было неподвижно, но лицо банкира было мертвенно-бледно; вид этих двух женщин в траурных платьях навел на него непобедимый ужас. Когда он обернулся, чтобы отвечать приказчику, он заметил в лице его выражение, которое сказало ему внятно, что этот человек, бывший его орудием, его смертельный враг.

— Негодяй! — сказал он, — как вы смеете не слушать моих приказаний. Извольте сейчас же вывести ваших приятельниц; я никому не позволяю входить ко мне насильно.

— Эти дамы мне не приятельницы, — отвечал приказчик, — при том же они явились к вам не без права, а с требованием и даже с весьма значительным требованием, мистер Гудвин.

— Вы сошли с ума Даниельсон, — возразил банкир, — что могут требовать от меня эти дамы?

— Страшного отчета, быть может, мистер Гудвин, — воскликнула Клара, — отчета в убийстве моего мужа. Наказание медлит, но рано или поздно оно настанет.

Гудвин напрасно старался надеть на себя личину спокойствия, его выдавали судорожные изменения лица.

— Дело не в наказании, — сказал Даниельсон, — эти дамы явились с требованием уплаты 20.000 фунтов, которые капитан Гарлей Вестфорд вручил вам, мистер Гудвин.

Банкир засмеялся насмешливым смехом: — Вы в самом деле помешались, милый Даниельсон, и я обращусь к полицейским властям с запросом прислать вам горячечную куртку.

— Потерпите немножко, — возразил приказчик с ледяным хладнокровием, — я знаю хорошо вашу наклонность запрятывать людей в дома умалишенных, но я не нуждаюсь в вашем человеколюбии. А теперь я надеюсь, что вы уплатите эти 20.000 фун. Муж мистрисс Вестфорд умер, но вот квитанция, которую вы ему выдали. Приказчик вытащил ее из кармана и показал банкиру.