— Ты сходишь с ума, я это заметил еще нынче поутру; что с тобою случилось?

Она не отвечала и только пристально смотрела на отца глазами, полными неизмеримой скорби.

— Отец, — сказала она, — мне снился страшный сон, который я забуду только в могиле, рассказать ли тебе его?

— Почему же нет, если тебя облегчит этот рассказ.

— Меня ничто не может успокоить, но выслушай мой сон. Мне спилось, что нашему больному угрожала опасность, не знаю какая, но опасность смертельная. Непреодолимое чувство влекло меня к больному, чтобы отвратить от него эту опасность. Я прошла коридором до самой его комнаты и тотчас заметила, что его сиделка заснула крепким сном.

— Ну что ж, — сказал банкир, — в твоем сне нет, по-моему, ничего замечательного.

— Это только начало, но ты послушай далее. Едва я успела взойти в эту комнату, как в коридоре послышались шаги. То же самое смутное чувство заставило меня спрятаться за занавесы постели больного; я видела оттуда, как в эту комнату вошел мужчина, видела, как рука убийцы вылила яд в лекарство, я видела лицо отравителя так же хорошо, как вижу теперь твое. Впечатление этой страшной минуты никогда не изгладится в моей душе.

— Ба! — отвечал банкир, — сильное раздражение всегда порождает такие сильные сны. Твой сон в самом деле странен, но довольно о нем. Мы отправимся завтра вместе с тобой в Брайтон, и, если твои безумные бредни еще продолжатся, я буду поставлен в необходимость поручить тебя попечениям врача. Теперь же иди за мной.

Банкир провел ее прямо в комнаты, в которых жил Лионель Вестфорд.

— Ты видишь, Юлия, — сказал он, указывая на пустую кровать, — человек, интересовавший тебя так сильно, что тебе даже снилось о нем, исчез, и ты его никогда не увидишь.

— Праведный Боже! Так он все-таки умер, и ты решаешься объявить мне его смерть.

— Он не умер, но погиб для живых как будто покойник; его умственное состояние было сходно с твоим. Вследствие этого опытные доктора объявили его безумным и отвезли его в безопасное место, в дом умалишенных, то есть в тот же гроб. Ты можешь теперь возвратиться к себе. Я надеюсь, что мы теперь понимаем друг друга и что ты постараешься не вдаваться в мечтательность безумную и в то же время весьма неприятную.

Глаза дочери и отца встретились еще раз: во взорах первой выражалось отчаяние, а последний смотрел гордо и смело. Юлия не сказала ни слова. Она медленно вышла; ей смутно казалось, что ей уже не для чего долее жить теперь, когда ей открылось, кто был ее отец. А тот, кого она так сильно любила, что сталось с ним? Несчастная молила, чтобы Бог дал ей только силу спокойно обсудить настоящее положение и внушив ей раз мысль об опасности, которую она отвратила, дать ей средство спасти и на этот раз бедного Лионеля.

Полночь давно настала, но Гудвин не спал: он еще ходил задумчивый и мрачный в своем кабинете. «Я разрешил на эту ночь часть моей задачи, страшной задачи. Это дитя, которое так сильно меня любило и верило в меня так чистосердечно, ненавидит меня теперь, — рассуждал он, — но оно в то же время и боится меня, а это очень важно. Самое страшное дело предстоит мне впереди, но я должен безотлагательно покончить его ныне же ночью, потому что всякое преследование может меня сгубить».

Банкир отправился в свою библиотеку, достав из сундука ключи от северного флигеля и с фонарем в руках вышел тихо из дома. Он прямо отправился в знаменательный грот, из которого Лионель прошел в погреба под северным флигелем. Войдя в него, банкир поставил на землю фонарь и, взяв лопату, начал копать яму. Работа была трудная и подвигалась медленно, но Гудвин окончил ее с решимостью отчаяния. Эта яма готовилась для погребения трупа.

Тогда банкир вернулся тем же путем домой и бледный, как мертвец, направился к залу, в котором он не был с того самого дня, как проходил по нему в северный флигель с Гарлеем Вестфордом. Он вышел из него в комнату, дверь которой вела прямо в погреб. Густые слои пыли лежали на полу, и воздух был пропитан удушливою сыростью. Банкир отпер дверь и стал сходить по лестнице, окрашенной кровью честного моряка; весь обливаясь холодным потом, он пододвинул фонарь к одному углу погреба, в котором надеялся увидеть страшный предмет, но погреб был пуст. Банкир тщательно искал, он не нашел того, кого хотел упрятать в безопасное место. «Злой дух замешался во все мои дела, — пробормотал преступник, — тело убитого унесено из погреба; но кто его унес? Ключи от погребов лежали постоянно в железном сундуке. Невидимая сеть опутывает меня все сильнее и сильнее, и я уж не придумаю, как мне защитить себя от моих тайных врагов».

На следующее утро банкир взошел к дочери, чтобы поторопить ее приготовиться в путь, но комната дочери была пуста: Юлия убежала из отцовского дома. Это был последний удар, которым судьба поразила банкира до его выезда из Вильмингдонгалльского дома, но этот удар был страшно тяжел.

Пока Жильбер Торнлей спешил передать полицейскому расследованию свои подозрения относительно гибели капитана Вестфорда, Клара сидела у себя на квартире в тяжелом раздумье, о последних событиях.

Похищение ее дочери было ей, может статься, еще тяжелее, нежели смерть ее храброго и любимого мужа: все кончается смертью, а Виолетту ожидало бесчестие. И она не могла отвратить от нее этой опасности. Она ждала нетерпеливо возвращения Торнлея: она уповала, что он не пощадит ничего в мире, чтобы спасти Виолетту: ей ручалось за это его чувство к ней.

В то время, когда Клара молилась на коленях, прося у Всевышнего возвратить ей дочь, к подъезду ее дома подъехала щегольская карета, и Клара, вскочившая при шуме колес, подбежала к окну и увидела милое личико дочери. Через несколько секунд Виолетта уже была в объятиях матери, веселая и счастливая.

— Вот я опять с тобою, моя дорогая, — воскликнула она, — одна благородная женщина приняла меня под свое покровительство, и мы заживем по-прежнему счастливо. — Появление нового лица помешало Виолетте объясниться подробнее. Это была маркиза Норлейдаль.

— Я привезла вам дочь, мистрисс Вестфорд, — сказала она, — и надеюсь, что вы будете мне признательны за возвращение вам такого сокровища. Если я в несколько дней успела привязаться к ней с такою искренностью, то как же должка любить ее мать.

И как она радовалась, эта бедная мать. Она не упомянула ни о возвращении Торнлея, ни о страшных своих подозрениях относительно участи мужа: она вся отдалась блаженству свидания с своею милою дочерью.

Маркиза Норлейдаль оставалась недолго.

— Я не хочу стеснять вас своим присутствием, — сказала она, — но я никогда не потеряю вас из вида. Это милое дитя, которому мой заблудший сын доставил столько тяжелых минут. Виолетта отчасти рассказала мне вашу историю; если мое влияние может сделать что-нибудь для нее и для ее брата, я употреблю его с большим удовольствием на пользу их будущности, тем более, что Виолетта дала мне слово не выступать уже более на сцене.

Маркиза простилась дружески с Кларою и обняла Виолетту с материнскою нежностью. Проводив ее, и мать и дочь уселись, и пока Виолетта рассказывала матери о благородном участии маркизы, избавившей ее от ее загадочного положения в уединенном доме, вошедшая служанка подала мистрисс Вестфорд визитную карточку. На карточке стояло имя «Даниельсон» и было написано еще несколько строчек такого содержания: «просит мистрисс Вестфорд доставить ему возможность поговорить с нею наедине».

— Даниельсон, — проговорила Клара, — я слышала эту фамилию в давно прошедшее время.

— Этот господин, — заметила служанка, — кажется, очень желает видеться с вами.

— Каков он из себя?

— Он уже старичок, очень мал ростом и плохо одет; он говорит, что ему нужно сообщить вам весьма важное дело.