Но мне в голову пришла другая и очень странная мысль, и я молча поднялся с места. Женщина стояла ко мне спиною, но что-то в ее росте, фигуре, посадке головы, хотя и скрытой под шалью, показалось мне знакомым. Я неподвижно стоял, пока она шепталась с хозяйкой и пока последняя медленно наполняла ее кувшин похлебкой из большого черного горшка. Но когда женщина повернулась к дверям, я быстро сделал несколько шагов вперед, чтобы преградить ей дорогу. Наши взоры встретились.

Я не мог различить черт ее лица; они скрывались от меня в тени ее головного покрывала; но я явственно видел, как дрожь пробежала у нее по телу с головы до ног. И я понял тогда, что не ошибся.

— Это слишком тяжелая ноша для тебя, красотка, — фамильярно сказал я, как будто передо мною была простая деревенская девка.

— Дай-ка, я тебе помогу!

Один из посетителей засмеялся, а остальные тихо запели песню. Женщина задрожала от гнева или страха, но не сказала ни слова и позволила мне взять кувшин у нее из рук. Я подошел к дверям, отворил их, и она машинально последовала за мною.

Через мгновение двери затворились за нами, и мы очутились одни в сгущавшемся сумраке.

— Вы слишком поздно выходите, мадемуазель, — учтиво сказал я, — и рискуете подвергнуться какой-нибудь грубости, от которой не избавит вас этот костюм. Позвольте мне проводить вас домой.

Она опять задрожала и мне послышалось всхлипывание, хотя она продолжала молчать. Вместо всякого ответа она повернулась и быстро зашагала по улице, стараясь держаться в тени домов. Я шел рядом с нею, неся в руках кувшин, и улыбался в темноте. Я знал, какой стыд и бессильный гнев клокочут в ее груди. Это было отчасти похоже на месть!

Но затем я заговорил.

— Мадемуазель, — сказал я, — где ваши слуги?

Она скользнула по мне злобным взором, и я увидел мельком ее дышавшее ненавистью лицо. Я замолчал и оставил ее в покое, хотя по-прежнему не отставал от нее ни на шаг. Так мы достигли конца деревни, где дорога углублялась в лес. Тут она остановилась и как зверь, не имеющий выхода, обернулась ко мне.

— Что вам нужно? — хрипло закричала она, задыхаясь, как будто после продолжительного бега.

— Провести вас до вашего дома, — спокойно ответил я, — и избавить вас от оскорблений.

— А если я не захочу? — спросила она.

— У вас нет выбора, мадемуазель, — внушительно ответил я. — Вы пойдете со мною и по дороге позволите мне поговорить с вами, но не здесь: здесь нам могут помешать, а я хочу, наконец, поговорить с вами.

— Наконец?

— Да, мадемуазель.

— А если я откажусь выслушать вас? — спросила она.

— Я мог бы позвать ближайших солдат и сказать им, кто вы, — спокойно ответил я. — Я мог бы сделать это, но я не сделаю. Это было бы слишком грубой расправой, а у меня есть лучшее наказание для вас. Я могу пойти к капитану, мадемуазель, и сказать ему, чья лошадь стоит в конюшне. Один из солдат сказал мне — не знаю откуда он это взял, что там стоит лошадь его офицера. Но я заглянул в щель и узнал лошадь.

Она не могла удержаться от стона. Я подождал, но она не отвечала.

— Пойти к капитану? — безжалостно спросил я.

Она откинула с головы шаль и посмотрела на меня, меня.

— О, подлец, подлец! — прошептала она сквозь зубы. — Ах, будь у меня кинжал!

— Но у вас нет его, мадемуазель. Решайте же, что из двух: пойти ли мне к капитану, или пойти с вами?

— Дайте сюда кувшин, — резко сказала она.

Я повиновался, не понимая, что это значит. Она схватила его и швырнула далеко в кусты.

— Ну, идемте, если хотите, — сказала она. — Но когда-нибудь Бог накажет вас!

Не говоря больше ни слова, она повернулась и пошла по извилистой лесной тропинке, а я последовал за нею. Должно быть, каждый изгиб тропинки, каждое деревцо и каждая прогалина были знакомы ей с детства, потому что она быстро и безостановочно подвигалась вперед, несмотря на свои босые ноги. Мне приходилось напрягать все свои силы, чтобы не отстать от нее в темноте. В лесу царила тишина, и только лягушки в пруду начинали свое ночное кваканье, напоминавшее мне о той ночи, когда я, избитый и изнеможденный, подошел к дверям замка и Клон впустил меня в переднюю, где мадемуазель стояла под сводами галереи. Как все изменилось с тех пор!

Мы подошли к деревянному мостику и увидели вдали огоньки замка. Все окна его были освещены. Очевидно, военные веселились на славу.

— Теперь, мадемуазель, — сказал я спокойно, — я должен обеспокоить вас просьбой остановиться и уделить мне несколько минут. Я вас задержу ненадолго.

— Говорите! — сердито сказала она. — Только, пожалуйста, поскорее! Я не могу дышать с вами одним воздухом! Он отравляет меня!

— Вот как! — медленно ответил я. — Неужели вы думаете, что можете помочь делу подобными речами?

— О! — вскричала она, и я услышал явственно скрежет ее зубов. — Не хотите ли, чтобы я заискивала перед вами?

— Кажется, нет, — ответил я. — Но вы ошибаетесь в одном.

— В чем это?

— Вы забываете, что меня надо не только ненавидеть, но и бояться, мадемуазель! Да, бояться! Неужели вы думаете, что я не знаю причины вашего переодевания? Неужели вы думаете, что я не знаю, для кого предназначался этот кувшин? Или кому теперь придется голодать? Имейте же в виду, что я все знаю. Ваш дом полон солдат; ваши слуги находятся под надзором и не могут отлучиться из дома. Вам пришлось пойти за пищею для него!

Она ухватилась за перила моста, словно ища поддержки. Ее лицо, с которого совершенно спала шаль, казалось белым пятном в тени деревьев. Наконец мне удалось поколебать ее гордыню. Наконец!

— Чего вы хотите от меня? Какого выкупа? — чуть слышно прошептала она.

— Я вам сейчас скажу, — ответил я, медленно отчеканивая каждое слово и любуясь произведенным эффектом, я никогда не мечтал о такой великолепной мести! — Недели две тому назад мосье де Кошфоре, уезжая отсюда, взял маленькое саше оранжевого цвета.

Она издала глухой крик и с усилием выпрямилась.

— Оно содержало в себе… но вы сами знаете, мадемуазель, его содержимое, — продолжал я. — Во всяком случае, мосье дер Кошфоре потерял и то и другое. Неделю тому назад он — на свое несчастье — вернулся назад в поисках за ними.

Она теперь пристально глядела мне в лицо. Ее удивление было так велико, что она почти перестала дышать.

— Вы произвели розыски, мадемуазель, — спокойно продолжал я. — Ваши слуги не оставили ни одного клочка неисследованным. Тропинки, дороги, даже чаща лесная и та была обыскана. Но все было напрасно, потому что все это время оранжевое саше покоилось у меня в кармане.

— Неправда! — горячо воскликнула она. — Вы опять лжете, по своему обыкновению! Саше было найдено, разорванное в клочки за много миль отсюда.

— Там, куда я бросил его, мадемуазель, чтобы отвлечь внимание ваших клевретов и получить возможность вернуться сюда. О, поверьте мне! — продолжал я тоном, в котором уже отчасти сказалось мое торжество. — Вы ошиблись! Вы сделали бы лучше, если бы больше доверялись мне. Я не такое ничтожество, каким вы считаете меня, хотя вы однажды и одержали надо мною верх. Я все-таки мужчина, мужчина, одаренный силой, смелостью и, как вы сейчас убедитесь, великодушием.

Она содрогнулась.

— В оранжевом саше, насколько я знаю, было восемнадцать ценных камней?

Она не ответила, но продолжала смотреть на меня, словно под влиянием чар. Она даже затаила дыхание, ожидая, что я скажу дальше. Она до того была поглощена моими словами, что в эту минуту двадцать человек могли бы подойти к ней, и она ничего не увидела бы и ничего не заметила бы.

Я вынул из-за пазухи маленький пакетик, завернутый в кусочек мягкой кожи, и подал ей.

— Не угодно ли раскрыть это? — сказал я. Здесь заключается то, что потерял ваш брат. Что здесь находится все, потерянное им, этого я не могу утверждать, потому что я рассыпал камни по полу, и очень может быть, что некоторых не поднял; по их легко можно будет найти, так как я знаю, где они должны находиться.