Яхта лорда Рокслейдаля «король Норманов» стояла на якоре в устье Темзы. Под предлогом поездки во Францию на ней перевезли бы Виолетту, а уже раз перевезши, можно было завесть ее куда душе хотелось. У маркиза была хорошенькая вилла в окрестностях Неаполя и Гудвин советовал переселить на нее Виолетту. Удаление ее из Англии, без возможности возврата, удовлетворяло вполне мстительное чувство банкира относительно ее матери, любимой им прежде с такою безумною страстью.
Маркиз подошел к Виолетте: она была бледна, но казалась спокойной и готова была к борьбе.
— Я являюсь к вам с повинною головою и прошу вас простить меня, — сказал молодой лорд.
— Я прошу вас от чистого сердца и от души желаю, чтоб и Бог вам простил ваш нечестный проступок, относительно существа вам и всем не знакомого и не сделавшего никакого зла. Мне стоит только вспомнить страшное положение, в которое он поверг мою мать, чтобы усомниться в возможности этого прощения.
Яркий румянец покрыл щеки маркиза: он был очень молод, чувство совести не успело угаснуть и ярко вспыхнуло при кротком упреке Виолетты. Но влияние Гудвина восторжествовало над этой вспышкой чувства.
— Моя милая мисс, милая моя Виолетта, опасения вашей матушки можно легко рассеять, на это надобно только несколько строк вашей руки, которые я сегодня же отправлю с отходящей почтой.
Виолетта рассудила, что если бы ей даже удалось убежать, то она все-таки не могла попасть так скоро в Лондон, а, следовательно, ей ли следовало отклонять возможность успокоить поскорее свою мать.
— Я напишу, — сказала она, подходя к письменному столу, — и если вы, г. маркиз, любили свою мать, то сжальтесь над моею.
Это воззвание затронуло в сердце молодого человека еще не зажившую рану: он тоже в былое время любил свою мать и хотя обращался с нею дурно в последнее время, но чувство его к ней еще не угасло.
— Не говорите мне о моей матери, есть вещи до которых не следует касаться, — отвечал маркиз и отошел к окну.
Виолетта писала, не касаясь подробностей своего положения, которое не разъяснилось еще и ей самой; она только старалась успокоить свою мать уверением, что она здорова и что важные обстоятельства задерживают ее возвращения к ней и проч. и проч.
— Милая Виолетта, — сказал маркиз, когда письмо было готово и подписано, — я только отправлю это письмо и тотчас возвращусь и объясню вам все, что вы хотите знать. — Он ушел, но звук запертого замка возбудил в Виолетте невыразимый ужас, несмотря на глубокую почтительность маркиза, она убедилась, что она просто пленница в этом пустынном замке. «Боже мой! — взмолилась она, — сжалься и пошли мне на помощь чью-нибудь дружескую руку!» Крик радости вырвался из уст Виолетты, когда в ту же минуту рука какой-то женщины, вошедшей к ней в комнату в потаенную дверь, ласково обвилась вокруг ее талии.
— Тише, ни слова, — сказал Виолетте приветственный голос. Между тем как ее спасительница увлекала ее почти уже бесчувственную в ту же потаенную дверь. Когда к молодой девушке возвратилось сознание, она увидела перед собой кроткое и выразительное лицо женщины, несмотря на седые кудри, обрамляющие его.
— Спасительница моя! — воскликнула Виолетта, — вы меня не оставите.
— Нет, милое дитя, я не оставлю вас, пока не возвращу вас в ваше семейство.
— Я так уж много выстрадала, — сказала Виолетта с невольным содроганием; — мне все это кажется тяжелым сном. Сам Бог послал вас ко мне. Но как вы взошли и от кого узнали, что я нахожусь в таком положении?
— Присутствие мое в этом доме действительно дело Промысла Божьего, — отвечала Виолетте старая дама, — я приехала сюда только за несколько часов до вас, но все-таки, слава Богу, достаточно рано, чтоб помешать своему сыну совершить преступление.
— Вашему сыну?
— Да, потому что я мать маркиза Рокслейдаля.
— Но в таком случае маркиз увидит меня здесь?
— Нет, он еще не знает, что я сюда приехала, не знает вдобавок и этого убежища. Я сама узнала его как-то случайно в первые годы моего замужества. Нанси рассказала мне о вашем приезде, и я тотчас решилась защитить вас.
Маркиза отвела Виолетту в особенную комнату, роскошно меблированную по моде прежнего времени. Ставни были закрыты и свечи зажжены. Маркиза дружески пригласила Виолетту выпить чашку чая и рассказать ей откровенно все, что с нею случилось. Безыскусный рассказ Виолетты произвел на нее самое благоприятное впечатление, хотя звание фигурантки Друриленского театра несколько охладило сочувствие к Виолетте.
Спокойно заснула молодая девушка на своем новоселье, счастливая сознанием, что письмо ее к матери рассеет ее мучительные опасения. Виолетта не думала, что письмо это попало в руки Гудвина и не было отправлено по назначению. Маркиз, сдавши его в руки банкира, спешил возвратиться к своей хорошенькой пленнице.
ГЛАВА XXIX
Лионель решился без всяких отлагательств исполнить задуманное, а именно исследовать тщательно потаенный ход в погреб, как только уснут в Вильмингдонгалле. Предприятие было, конечно, смелое, но Лионель наследовал все мужество от отца. Дождавшись поздней полночи, он вышел в коридор и спустившись по лестнице, прошел прямо в столовую. Он знал, что дверь прихожей запирается на ночь, и потому ему не было возможности выйти из дома иначе, как через окно. Хотя все вообще окна запирались ставнями с железными болтами, сильные и проворные руки могли победить и это препятствие; как ни трудно было раскрыть их без шума, Лионелю удалось избежать его, и он вскоре очутился на пространной террасе.
Прохладный воздух ночи освежил его пылающую голову; он прошел скорым шагом зеленую поляну и взошел в одну из длинных лавровых аллей, где он часто виделся с Юлией Гудвин. Месяц слабо светил и Лионель прошел в глубокой темноте тенистой аллеи до известного грота. Он нашел без труда свод, о котором говорила ему домоправительница, и ощупал первую ступеньку лестницы, которая вела прямо в погреб. Лионель зажег восковую свечу, зная по расположению здания, что его не увидит никто из живущих в доме. Он стал спускаться медленно и осторожно вниз, сгибаясь, чтоб не задеть головой о свод. Чем ниже он спускался, тем становилось виднее, что этот тайный ход был уж с давнего времени предан забвению: густая паутина висела на стенах, напуганные шорохом шагов Лионеля ящерицы спешили укрыться в расщелины, скользкая плесень покрывала ступени и грозила ему ежеминутно падением.
Домоправительница его не обманула; этот тайный ход довел его до двери известного погреба. В уме его мелькнула неприятная мысль, что дверь, вероятно, наглухо заперта; но к его удивлению дверь тотчас подалась, когда он повернул заржавленную ручку и он очутился в первом из погребов северного флигеля. Он рассчитывал, что находится под первым окном, а Калеб смотрел из седьмого окна, когда увидал убийство, о котором намекал Лионелю. Осмотревшись кругом, Лионель увидал просто обширный погреб, стены которого были покрыты слоями паутины. Дверь во второй погреб была открыта настежь, и он был также пуст; дверь в третий погреб была притворена, но Лионель открыл ее; он теперь находился в близком соседстве с комнатой с знаменательным седьмым окном. Этот третий погреб отличался от первых: в одном углу стоял большой железный сундук, а в другом была лестница. Эта лестница привела Лионеля к двери; но его попытки проникнуть еще далее оказались напрасными: дверь была заперта. И так все старания, все даже и ужас ночного путешествия под северным флигелем были напрасны: все поиски ограничились тремя погребами и запертой дверью! «А впрочем, — подумал Лионель, — быть может, все к лучшему; я должен благодарить Бога за то, что мои предположения, возникшие вследствие рассказа садовника, оказались неосновательны».
В то время, когда Лионель хотел спуститься с этой лестницы, глаза его остановились на клочке сукна, повисшего на одном из гвоздей. Этот клочок, казалось, оторван от мужского платья; его первобытный голубой цвет полинял под какой-то странной жидкостью, придавшею сукну шероховатую жесткость. Дрожь пробежала по членам Лионеля при этом прикосновении: внутренний голос говорил ему, что эти черные пятна — запекшаяся кровь. Он положил сукно в карман и, продолжая рассматривать ступени, заметил и на них, точно такие же черные пятна, а на полу близ нижней, следы целой лужи крови, въевшейся в гнилые доски пола.