— Ба! — сказал банкир, — что кому за дело до извращенных идей, которые приходят в голову горячечного. Молодой человек, должно быть, читал какой-нибудь роман, содержание которого он смешивает в бреду с рассказанным ему о северном флигеле. Завтра он, без сомнения, будет иметь другие мысли. Но теперь, Бексон и Томас, вы можете уйти. Когда я взошел сюда, внизу звонили к чаю, я пока посижу у больного.

— Вы очень добры, — ответила ключница, — но я боюсь…

В эту минуту Лионель открыл глаза и посмотрел прямо в лицо банкиру. Вытаращенные глаза его отекли кровью и придавали взгляду его что-то ужасное. «Руперт Гудвин», произнес он тихо, но внятно, «Руперт Гудвин убийца…» Он остановился, тяжело вздохнул и потом воскликнул: «О, это ужасно!.. Я не могу тому верить!».

— Не страшно ли слышать подобные вещи? — спросила ключница. — За час тому назад он говорил то же самое и постоянно вмешивал ваше имя в свои бредни.

— Нет ничего удивительного, — холодно возразил банкир. — Мало ли чего не наговорит человек в сильной горячке. Я часто встречал подобные случаи.

— Я тоже, — сказала мистрисс Бексон. — Когда в прошлом году, летом, в тот день как сюда приезжал незнакомый господин и мистер Даниельсон был у вас, двоюродный брат мой Калеб Вильдред заболел воспалением в мозгу, он в бреду говорил то же, что и этот молодой человек: о каком-то убийстве и о теле, покатившемся по лестнице в погреб северного флигеля.

Опять, как полчаса тому назад в комнате дочери потряслась железная натура банкира, опять холодный пот выступил у него на лбу, и все члены его дрожали.

— Калеб Вильдред говорил это? — спросил он подавленным голосом. — Где он, Бексон, где он? — Он вскочил, как будто желая немедленно отыскать старого садовника; но в ту же минуту он очнулся и опять спокойно занял место у постели больного. — Ба! — хладнокровно произнес он, — я сам почти было поверил этим безумным мечтам, что в доме моем совершилось преступление. Идите теперь, я останусь здесь, пока вы не напьетесь чаю.

Мистрисс Бексон поклонилась и вместе с Томасом вышла из комнаты крайне удивленная необыкновенным поведением банкира.

Несколько минут, после удаления людей, Руперт Гудвин остался недвижим на стуле, наблюдал бледное лицо больного и вслушивался в слова, которые тот бормотал. «Руперт Гудвин… убийца… кровавые пятна «а лестнице… кровавое пятно в погребе… ужасно!» Все те же слова, все те же несвязные речи говорил молодой человек, между тем, как налитые кровью глаза его неподвижно смотрели вперед. Наконец банкир встал. Платье Лионеля лежало на стуле рядом с кроватью, а на столе было положено все, что находилось в его карманах, как-то: платок, связка ключей и несколько писем и бумаг. Руперт Гудвин подошел к столу и стал рассматривать лежащие на нем вещи. Рука его ощупала что-то твердое, лежащее под носовым платком. Он отодвинул платок и увидел медальон на волосяной цепочке. По открытии его, глазам его представилось открытое мужское лицо, озаренное доверчивою улыбкой: то были черты лица честного капитана Гарлея Вестфорда, того человека, которого Руперт Гудвин убил — в своем доме.

В первое мгновение Руперт Гудвин был ошеломлен, каким образом попал портрет Гарлея Вестфорда к молодому художнику? В надежде, что бумаги откроют ему что-нибудь, он начал рыться в них. Первое письмо, которое он развернул, сказало ему всю истину. Это было письмо, полученное Лионелем в Гертфорде от матери, в котором она писала ему о своей встрече с Торнлеем и о том, что отец его скрылся таким странным образом. Руперт Гудвин упал на стоящий вблизи стул, судорожно сжав в руках зловещую бумагу. «Они нашли следы, — пробормотал он, между тем, как смертельный ужас стеснил его грудь, — они нашли следы! Как избегнуть мне их?» Мрачно посмотрел он на постель и лежащего в ней бесчувственного больного. «Я должен продолжать начатое дело, — сказал он спокойнее, — мне не остается другого средства». Он положил письмо в боковой карман своего сюртука и, закрыв лицо руками, впал в глубокое размышление. Когда он поднял голову, в чертах лица его было выражение твердой решимости. «Сын его! — пробормотал он, — сын его!.. Вот почему это поразительное сходство! Но каким образом открыл он тайну погреба? Впрочем, как бы то ни было, я не стану много думать об этом, я стану действовать. Они нашли следы и, только решительно действуя, я могу спастись. Бежать мне?.. Нет! ни за что, пока мне осталось хотя на вершок твердого дна в этом океане опасностей. Этот молодой человек и Калеб каким бы то ни было путем открыли мою тайну, но они все еще не поймали меня. До сих пор они говорили в бреду; я зажму им рты». Во время этих размышлений возвратилась ключница.

— Теперь вы опять можете занять ваше место у постели больного, — сказал он ей. — Я останусь здесь в замке до тех пор, пока молодой человек не будет вне опасности и от времени до времени буду навещать больного. Кстати, вы останетесь здесь на всю ночь. Так приняли ли вы какие-нибудь меры, чтобы отогнать сон?

— Да, я только что выпила чашку самого крепкого чая, а впоследствии выпью еще одну.

— Вы бы лучше выпили чашку кофе, это было бы гораздо полезнее. Я пришлю вам кофе с моего стола.

— Если будете столь добры, так я выпью.

Банкир пошел в столовую, где уже с некоторого времени Юлия ожидала его к обеду, по окончании которого обе дамы вышли в соседнюю комнату, а Руперт Гудвин остался за столом, куда ему подали кофе. Он приказал подать себе еще чашку.

— Я хочу послать старой Бексон чашку кофе с моего стола, — сказал он, — так как крепкий кофе лучше всякого средства отгоняет сон. — Когда лакей возвратился с чашкою: — Тебе не нужно дожидаться, — сказал он ему, — я сам снесу кофе в комнату больного.

Лакей удивился, что гордый Руперт Гудвин собственноручно хотел снести кофе своей ключнице, но он не стал бы более дивиться поведению банкира, если-бы увидел, как тот по его уходе вынул из кармана жилета маленькую скляночку, наполненную какою-то темною жидкостью и налил несколько капель в одну из двух чашек. Скляночку банкир взял из шкафа в своей спальне еще до обеда, а жидкость, которая была в ней, была лауданум. Кофе был крепкий и большое количество сахара, положенного в чашку, заглушало вкус горечи лауданума. Банкир взял чашку и пошел в комнату больного.

— Вот, добрая Бексон, — сказал он входя, — выпейте этот кофе и я уверен, что вы не заснете.

Бедная женщина так устала, что до его прихода по нескольку раз опускала голову на грудь; но она всеми силами старалась казаться не утомленной, когда приняла кофе из рук своего господина. Руперт Гудвин оставил ее и пошел в свой кабинет, где в окаванном железном ящике хранил ключи от покоев северного флигеля. Он открыл его. Ключи лежали на обыкновенном месте и пыль нескольких месяцев покрывала их, доказательство, что они не были тронуты. Руперт не мог объяснить себе открытия своего преступления Лионелем Вестфордом. Он пошел в гостиную, где находилась его дочь и мистрисс Мельвиль. Вдова сидела за работой Юлии, между тем как последняя держала в руках открытую книжку, не читая ее.

— Юлия, — сказал банкир, — я устал и расстроен по случаю болезни молодого художника; я сейчас же лягу в постель и советовал бы тебе сделать то же самое, так как печальный этот случай не менее расстроил твои нервы.

— Да, папа, я тоже скоро лягу, — ответила Юлия.

— Покойной ночи, дитя мое! — сказал банкир, нежно поцеловав в лоб молодую девушку и вышел из комнаты.

Несколько минут спустя, Юлия, простившись с мистрисс Мельвиль, пошла в свою комнату. Но она не ложилась. Сняв свое шелковое платье, она накинула на плечи большой платок и села к окну, которое открыла. Но холодный ночной воздух не освежил ее горящей головы. Теперь, когда она была одна, она могла предаться своим чувствам. Положив голову на подоконник, она горько заплакала. «Я люблю его, — бормотала она сквозь слезы, — и не могу облегчить его страданий, не смею даже осведомиться о состоянии его здоровья». Мысли о страждущем Лионеле не покидали ее. Она только думала о словах доктора, что больной может причинить себе вред, если за ним не станут внимательно присматривать. Невыразимым был страх, который внушала ей эта мысль, и в тиши ночи он возрастал с каждою минутой. Часы били десять, одиннадцать, двенадцать, и Юлию мучили все те же мысли. Страшные картины рисовались перед нею. Сиделка не присмотрела за Лионелем, и он лежал в постели весь в крови с глубокой раной в груди. Наконец состояние ее сделалось невыносимым. «Эта неизвестность убивает меня! — воскликнула она. — Я хочу знать вопреки всем приличиям, хорошо ли за ним присматривают. Один взгляд в его комнату убедит меня во всем». Она тихо отворила дверь и вышла в коридор. Мрак и тишина царствовали в нем. Все в доме спало, исключая, без сомнения, старой Бексон, которая присматривала за больным. Тихими шагами пошла Юлия к комнате Лионеля, отворила дверь и взглянула в нее. Опасения ее были не напрасны. Ключница крепко спала в креслах у постели, а другой прислуги в комнате не было. Больной, казалось, также спал. Неподвижен лежал он на постели лицом к дверям, в которые вошла Юлия; с другой стороны кровати висели тяжелые занавесы, плотно затянутые. Юлия приблизилась, чтобы разбудить спящую ключницу, но в то же время услышала шаги в коридоре. Первая мысль ее была — спрятаться и так как ей не оставалось времени для размышления, то она и последовала первому побуждению и встала за кровать, занавесы которой совершенно закрыли ее, оставив ей маленькую щель, в которую она могла видеть все, что происходило в комнате. Шаги приближались, дверь отворилась, и в комнату вошел Руперт Гудвин. Юлию нисколько не удивило посещение отца ее в такую позднюю пору, напротив, ей показалось весьма естественным его беспокойство о молодом художнике. Она ожидала, что он немедленно разбудит мистрисс Бексон и станет упрекать ее за то, что она так недобросовестно исполняет свою обязанность; но каково было ее удивление, когда она увидела, что он и не обратил внимания на спящую ключницу, а прямо подошел к кровати больного и нагнулся над ним. Отец и дочь стояли друг против друга, и Юлия ясно могла видеть выражение глубокой ненависти на лице своего отца. Невольный ужас овладел ею. Руперт Гудвин держал в руках восковую свечу, полный свет которой озарял его мрачное лицо. Он поднес ее к больному и повел ею над его глазами; больной не просыпался. Он обернулся к ключнице и над нею то же действие; результат был один и тот же, Юлия все более и более дивилась поведению отца. Потом Руперт Гудвин подошел к столу, на котором стояло лекарство. Он взял одну из склянок, наполненную совершенно бесцветною жидкостью и, вынув пробку, поднес ее к носу. Это было лекарство, которое больной должен был принять тотчас по пробуждении. Банкир вынул из кармана своего жилета другую склянку, содержащую также бесцветную жидкость и, осторожно зубами вынув пробку, влил несколько капель в лекарство. После того он поставил опять склянку на прежнее место и посмотрел на больного с сатанинскою улыбкой, вышел из комнаты.