— Мне кажется, что это для вас же неудобно, — смущенно сказал он. — Я, с своей стороны, вполне удовлетворен.

— Очень хорошо, я мирюсь с этим неудобством, — ответил я. — Прошу у вас извинения за то, что заставил вас понапрасну раздеться; к счастью, сегодня очень тепло.

— Да, — мрачно ответил он и, сняв свое платье с солнечных часов, начал одеваться.

Итак, он выразил свое согласие, но я понимал, что в душе он был недоволен этим, и потому я нисколько не удивился, когда, секунду спустя, он отрывисто и почти грубо заявил:

— Но есть одна вещь, которую нам необходимо уладить здесь же.

— Вот как? — сказал я. В чем же дело?

— Нам нужно выяснить наше взаимное положение, иначе через час мы снова столкнемся.

— Я вас не совсем понимаю, — сказал я.

— Я тоже этого не понимаю, — ответил он тоном какого-то угрюмого торжества. — Перед моим отправлением сюда мне сказали, что здесь находится господин с секретным поручением кардинала арестовать г. де Кошфоре, и мне было предписано избегать, насколько возможно, всякой коллизии с ним. Сначала я принял вас за этого господина. Но, черт меня возьми, если я теперь могу разобрать, в чем дело!

— А именно? — спокойно спросил я.

— Дело в том… ну, да оно очень просто, — порывисто ответил он. — Явились ли вы сюда в интересах мадам де Кошфоре, чтобы защитить ее мужа, или вы намерены арестовать его? Вот чего я не понимаю, мосье де Беро.

— Если вы желаете знать, агент ли я кардинала, то я действительно агент, — внушительно ответил я.

— Для поимки мосье де Кошфоре?

— Для поимки мосье де Кошфоре.

— Ну… вы удивляете меня, — сказал он.

Вот и все, им сказанное, но язвительный тон этих слов заставил всю мою кровь хлынуть к лицу.

— Будьте осторожны, сударь, — строго сказал я. — Не полагайтесь на то неудобство, с которым сопряжена для меня ваша смерть!

Он пожал плечами.

— Я вас не хотел обидеть, — ответил он. — Но вы, кажется, не понимаете всей трудности нашего положения. Если мы теперь же не выясним этого вопроса, то будем сталкиваться друг с другом двадцать раз на дню.

— Чего же вы, собственно, хотите? — нетерпеливо спросил я.

— Я хочу знать, как вы намерены действовать. Мне это необходимо выяснить для того, чтобы наши планы не противоречили один другому.

— Но это мое личное дело, — возразил я.

— Противоречие? — насмешливо заметил он и, видя что я снова вспыхнул, поспешил сделать рукой успокоительный жест. — Простите, — продолжал он, — вопрос заключается единственно в следующем: как вы намерены отыскать его, если он здесь?

— Это опять-таки мое дело, — ответил я.

Он с отчаянием всплеснул руками, но в эту минуту его место было занято другим неожиданным спорщиком. Лейтенант, который все это время стоял подле капитана, слушая наш разговор и теребя свой седой ус, вдруг заговорил.

— Послушайте, мосье де Беро, — сказал он, без церемоний наступая на меня, — я не дерусь на дуэлях. Я — мелкая сошка. Я доказал свою храбрость при Монтобане в 21 году, и моя честь настолько ненарушима, что мне нет надобности отстаивать ее. Поэтому я говорю напрямик, и откровенно предложу вам вопрос, который г. капитан, без сомнения, тоже имеет в своем уме, но не решается высказать вслух: бежите ли вы заодно с зайцем или находитесь в стае гончих? Другими словами, остались ли вы только по имени агентом монсиньора и сделались союзником мадам, или… вы сами понимаете, что может быть другое: так сказать, стараетесь добраться до мужчины при помощи женщины?

— Негодяй! — закричал я с таким бешенством, что язык с трудом повиновался мне. — Как смеете вы? Как смеете вы заявлять, что я изменяю человеку, который мне платит?

Я думал, что он смутится, но он и ухом не повел.

— Я не заявляю, я только спрашиваю, — ответил он, стойко выдерживая мой взгляд и для большей выразительности стуча кулаком одной руки по ладони другой. — Я спрашиваю, для кого вы служите предателем: для кардинала или для этих двух женщин? Вопрос, кажется, довольно, прост.

Я положительно задыхался.

— Бесстыдный негодяй! — крикнул я.

— Тише, тише, — ответил он. — Брань на вороту не виснет! Но довольно об этом. Я теперь сам вижу, в чем дело. Г. Капитан, идемте сюда на минутку!

И с довольно изящным жестом он взял капитана под руку и увел его на боковую аллею, оставив меня на солнцепеке. Я кипел от гнева и ярости. Негодный висельник! Подвергнуться оскорблениям со стороны такого субъекта и оставить его безнаказанным! В Париже я заставил бы его драться, но здесь это было невозможно.

Я еще не успокоился, когда они возвратились ко мне.

— Мы пришли к решению, — сказал лейтенант, дергая свой седой ус и выпрямившись, точно он проглотил шпагу. — Мы предоставим вам этот лом и его хозяйку. Можете, как вам угодно, искать беглеца. Что же касается нас, то мы удалимся в деревню со своими людьми и будем действовать по-своему. Вот и все! Неправда ли, г. капитан?

— Я думаю так, — пробормотал капитан, смотря куда угодно, только не на меня.

— В таком случае имеем честь кланяться, сударь! — прибавил лейтенант, снова взял товарища под руку и пошел с ним по дорожке по направлению к дому.

В манере, с какою они оставили меня, заключалось нечто столь оскорбительное, что в первую минуту по их уходе гнев у меня преобладал над прочими чувствами. Я думал о словах лейтенанта и говорил себе, что их не следует забывать, несмотря ни на что.

— Для кого я служу предателем: для кардинала или для этих двух женщин! Боже мой! Если когда-либо вопрос… Но все равно, когда-нибудь я отомщу ему. А капитан? Его я во всяком случае со временем проучу. По всей вероятности, среди провинциальных франтов Оша он слыл сорви-головой, но когда-нибудь в одно прекрасное утро, на уединенном месте, за казармами я подрежу ему крылышки и собью ему спесь.

Но по мере того, как мой гнев остывал, меня начинал интересовать вопрос, куда они ушли, и что они намерены делать. Что, если они уже напали на след или получили какое-нибудь важное сообщение? В таком случае мне было понятно их удаление. Но если они ничего не нашли и даже не знали, находится ли беглец по соседству; если они не знали, как долго придется оставаться здесь, то я совершенно не мог допустить, чтобы солдаты без всякого мотива переменили хорошую квартиру на другую.

Я медленно расхаживал по саду, раздумывая об этом и нервно сбивая шпагой головки цветов. Что если они в самом деле нашли и арестовали его? Не трудно ли будет мне тогда примириться с кардиналом? Но если я постараюсь предупредить их — а я имел основание думать, что для меня поимка беглеца была делом лишь нескольких часов, — то рано или поздно я буду должен стать лицом к лицу с мадемуазель.

Еще так недавно эта перспектива очень мало страшила меня. Начиная с первого дня нашего знакомства и в особенности с того момента, когда она так отчитала меня в лесу, мое мнение о ней и мои чувства по отношению к ней представляли странную смесь вражды и симпатии; я питал к ней вражду, потому что вся ее прошлая и настоящая жизнь была совершенно чужда мне, — и вместе с тем меня влекло к ней, потому что она была женщина и беззащитна. После того я обманул ее и купил ее доверие, возвратив драгоценности, что до некоторой степени насытило мою жажду мести, но, затем, как прямое последствие этого, симпатия к ней снова взяла перевес, так что я уже сам не знал, что чувствую и что намерен делать. Да, я не знал, что намерен делать.

Я стоял в саду, потрясенный мыслью, которая только что родилась в моем мозгу, как вдруг услышал ее шаги и, обернувшись, увидел ее перед собою.

Ее лицо напоминало апрель, улыбка сияла сквозь слезы. Ее фигура отчетливо выделялась на фоне желтых подсолнечников, и в эту минуту я был особенно поражен ее красотой.

— А я вас ищу, мосье де Барт, — сказала она, слегка покраснев, быть может потому, что мое лицо явственно отразило восхищение. — Я должна поблагодарить вас. Вы не дрались и все-таки победили. Моя служанка только что явилась ко мне и сообщила, что они уходят отсюда.