Я стал играть им, следя, как пот выступал у него на лбу, и ночной мрак, словно тень смерти, все гуще и гуще падал на его лицо. Мною руководила те жестокость — Бог свидетель, что я никогда этим не грешил, но в первый раз в жизни я чувствовал странное нежелание нанести удар. Мокрые кудри прилипали к его лбу: дыхание судорожными толчками вырывалось из его груди. Я слышал за своею спиной ропот, кто-то даже не удержался от громкого проклятия… И вдруг я поскользнулся, упал и в один миг очутился лежащим на правом боку, зашибив правый локоть о мостовую так сильно, что у меня рука онемела до самой кисти.
Он остановился. Десяток голосов закричал:
— Ну, теперь он ваш!
Но он остановился. Он отступил назад и, опустив шпагу в землю, ждал с сильно вздымавшейся грудью, шока я не поднялся на ноги и снова не закрылся своей шпагой.
— Довольно, довольно! — раздался позади меня грубый голос. — Неужели и после этого вы не оставите его?
— Будьте осторожны, сударь — холодно сказал я, потому что он продолжал стоять в нерешительности. — Это был простой случай. Не рассчитывайте на него в другой раз.
Несколько голосов закричало:
— Как вам не стыдно?
Кто-то крикнул даже:
— Подлец!
Англичанин выступил вперед, пристально глядя на меня своими голубыми глазами, и безмолвно занял свое место. На его напряженном белом лице я читал, что он готов на все, хотя бы даже на самое худшее, и его мужество приводило меня в такое восхищение, что я был бы очень рад, если бы кто-нибудь из зрителей, любой из них, занял его место. Но это было невозможно. Я вспомнил о том, что двери игорного дома будут теперь навсегда закрыты для меня, вспомнил об оскорблении, нанесенном мне Помбалем, о насмешках, и обидах, которые я всегда смывал кровью, — и, с силою ударив по его лезвию, я пронзил англичанина насквозь.
Когда он упал на камни мостовой, вид этих полузакрытых глаз и этого лица, белевшего в темноте ночи, — не скажу, чтобы я долго смотрел на него, потому что через секунду дюжина товарищей стояла подле него на коленях, — заставил мое сердце непривычно сжаться. Но это продолжалось лишь одно мгновение. Я увидел вокруг себя кольцо нахмуренных и сердитых лиц. Держась на почтительном расстоянии от меня, люди шипели, проклинали меня, угрожали мне, называя черною смертью и тому подобными эпитетами.
Большая часть их были негодяи, собравшиеся вокруг нас в продолжение поединка и следившие из-за ограды за всем происходившим. Одни рычали на меня, как волки, называя меня «мясником», «головорезом»; другие кричали, что Беро опять принялся за свое ремесло; третьи угрожали мне гневом кардинала, тыкали мне лицо эдиктом и злобно заявляли, что идет стража и что меня вздернут на виселице.
— Его кровь падет на вашу голову! — с яростью кричал один. — Он умрет через час! На виселицу вас! Ура!
— Пошел прочь! — сказал я.
— Да, в Монфокон! — насмешливо ответил он.
— Нет, в свою конуру! — ответил я, бросив на него такой взгляд, что он поспешил попятиться назад, хотя нас разделял забор.
Стоя несколько поодаль, я тщательно вытирал свою шпагу. Я отлично понимал, что в такой момент человек не может рассчитывать на особенную популярность. Те, кто пришел со мною из игорного дома, косились на меня, и когда я вздумал подойти к ним, повернулись ко мне спинами. Те же, которые присоединились к нам позже, нисколько не были вежливее их.
Но мое самообладание нелегко было сломить. Я надел шляпу набекрень и накинув на себя плащ, вышел с таким развязным видом, что подлые щенки разбежались врассыпную, не подпустив меня и на десять шагов. Толпа у забора рассеялась так же быстро, и через минуту я был на улице. Еще минута, и я убрался бы подобру-поздорову, как вдруг раздался барабанный бой. Толпа исчезла во мраке, а меня окружили со всех сторон кардинальские стражники.
Я был немного знаком с начальником отряда, и он вежливо приветствовал меня.
— Плохая история, мосье де Беро, — сказал он. — Человек умер, сказали мне.
— Ничего подобного, — ответил я веселым тоном.
Если это вас привело сюда, то можете спокойно идти домой.
— С вами, конечно, — сказал он, усмехаясь. — И так как идет дождь, то чем скорее, тем лучше. К сожалению, мне придется попросить вашу шпагу.
— Извольте, — ответил я с философским спокойствием, которое никогда не покидает меня. — Но мой противник не умер, имейте это в виду.
— Дай Бог, чтобы это послужило вам на пользу, — сказал он тоном, который мне не особенно понравился. — Налево, ребята! В Шатле! Шагом марш!
— Бывают и худшие места, — сказал я и подчинился судьбе. Притом же мне уже случалось побывать в заключений и я знал, что есть только одна тюрьма, из которой никто не может убежать. Но когда мне сказали, что мой знакомец получил инструкции отдать меня под стражу, как обыкновенного преступника, уличенного в краже или убийстве с целью грабежа, признаюсь, у меня сердце упало. «Если мне удастся добиться свидания с кардиналом, — думал я, — все еще может хорошо кончиться. Но если мне не удастся, если дело будет ему представлено в ложном свете, или наконец, он сам будет в дурном настроении, тогда пиши пропало! В эдикте прямо сказано: смертная казнь!»
Начальник Шатле, встретивший меня у ворот и узнавший меня при свете жаровни, которую начали разводить его подчиненные, не особенно старался приободрить меня.
— Как? Опять мосье де Беро? — сказал он, поднимая брови. — Ну, и смельчак же вы, если снова являетесь сюда. Старая история, вероятно?
— Да, но он не умер, — спокойно ответил я. — Пустяшная царапина! Это было за церковью св. Якова.
— Ну, а мне он показался довольно мертвым, — заметил начальник стражи, который еще стоял тут.
— Ба! — презрительно ответил я. — А вы слыхали, чтобы я когда-нибудь сделал ошибку? Если я намерен убить человека, я убью его. А в этот раз я именно старался не убить его. Стало быть он останется жив.
— Надеюсь, что так, — ответил начальник тюрьмы с кислой улыбкой. — И вам советую надеяться на это, мосье де Беро. Не то…
— Ну? — сказал я с некоторой тревогой. — Не то, любезнейший?
— Не то боюсь, что больше вам уже ни с кем не придется драться. Если даже он останется жив, я не очень уверен за вас, дружище. Кардинал твердо решил положить конец дуэлям.
— Мы с ним старые друзья, — сказал я уверенным тоном.
— Я слышал, — ответил он с легким смехом. — Но то же самое говорили относительно Шале, хотя я не припомню, чтобы это спасло его голову.
Это меня не слишком успокоило. Но впереди было еще худшее. Рано утром получено было предписание содержать меня с особенной строгостью, и мне предложили выбрать между кандалами и одною из подземных камер. Я выбрал последнее и имел теперь полную свободу размышлять о многих вещах и, между прочим, о странном, непостоянном характере кардинала, который, как я знал, любил играть с человеком, как кошка с мышью, а также о дурных исходах, которые иногда наступают при самом легком и осторожном ранении груди. Я избавился от этих и им подобных неприятных мыслей, когда мне удалось получить на время пару костей. Так как свет, проникавший в темницу, был достаточен, чтобы различить число очков, то я по целым часам забавлялся, бросая кости согласно некоторым, мною самим выработанным правилам. Но долгий ряд метаний опроверг все мои вычисления и в конце концов привел меня к тому выводу, что самый ловкий игрок бессилен, если ему упорно не везет. Такое соображение тоже не могло быть названо утешительным при данных обстоятельствах.
В продолжение трех дней у меня не было другого общества и другого развлечения. Но в конце третьего дня подлый тюремщик, который был приставлен ко мне и который никогда не уставал твердить мне о виселице, явился ко мне уже не со столь уверенным видом.
— Может быть, вам угодно было бы получить воды? — вежливо спросил он.
— Для чего, негодяй?
— Умыться.
— Я просил вчера, но ты не подал мне, — проворчал я. — Впрочем, лучше поздно, чем никогда. Давай сюда! Если мне суждено быть на виселице, то я буду висеть, как порядочный человек. Но будь уверен, кардинал никогда не сыграет со старым другом такой гнусной штуки.
