Снова взревел северный ветер.

За спиной Рихарда резко распахнулось окно — запор сорвало, словно он был бумажным, — и в комнату яростным вихрем ворвался снег, градом белых игл обрушившись на человека, осмелившегося угрожать наликаэ зимнего бога.

По комнате мгновенно разлилось дыхание мертвенной стужи, вдумчиво коснулось кожи огненной девушки, и почему-то в тот же миг весь ее страх исчез.

— Тише, — призвала она разбушевавшуюся стихию к порядку, и снег успокоился.

— Рихард, — тихо позвала Рэлико, и ее голос зазвенел переливами сосулек в морозную ночь.

Он с трудом стряхнул с себя снег и посмотрел на нее. Непонимание и злоба в его глазах сменяли друг друга. Словно вдруг стало два Рихарда в одном.

Он поежился, затем задрожал на зимнем ветру, хотя прежде никогда так не мерз.

И она неожиданно для самой себя обхватила его щеки ладонями.

— Разве это — любовь? — тихо, но напряженно спросила Рэлико, вглядываясь в его глаза.

Рихард вскрикнул. Ненормально разгоряченную кожу от этого прикосновения вдруг обожгло стужей. Но отстраниться он почему-то даже не попытался, против воли слушая этот звенящий голос.

— Ты говоришь, что любишь… Но разве любить — не значит желать любимому счастья? Разве любовь — это лишь слепая жажда обладания? — она горько улыбнулась. — Тот Рихард, которого я знала, никогда бы так не поступил. И любовь его была иной.

Морозная стужа проникала через кожу, заползала все глубже, отрезвляя, заставляя прислушиваться к этим колючим словам. И пышущая ядовитым жаром страсть где-то глубоко в душе обеспокоенно завозилась.

И что-то новое промелькнуло во вновь посеревших глазах. А затем Рихард медленно, с явным усилием, начал разжимать пальцы, впивавшиеся в плечи девушки.

— Неужели лучше жизнь, построенная на обмане? Я желаю тебе лишь счастья, потому и пришла поговорить, объясниться, попросить прощения. Я понимаю, что причинила тебе страшную боль, понимаю, что виновата во всем я одна, и если бы могла, я бы все исправила… — Глубокий вдох, и морозный воздух словно насыщает ее новой силой. — Поверь, если бы поняла саму себя прежде, не стала бы тянуть ни единого лишнего дня, ни за что не стала бы мучить неизвестностью! Я не понимала и хотела поступить так, как будет лучше для всех. — И тише прибавила: — Если бы я знала, что ты так ненавидишь все, что связано со снежным богом, то отказала бы сразу. Прости, но… он для меня важней всего на свете.

Новый порыв ветра заставил задребезжать окна. Вокруг закружились снежинки, уже не напоминавшие хищных пчел, устилая роскошную гостиную белоснежным ковром.

Рэлико, сама не зная, отчего, вдруг сказала, глядя в глаза, то и дело норовившие сменить цвет:

— Прочь!

И вдруг чуждые черты в знакомом лице дрогнули и истаяли, словно стекли вместе со снегом, ставшим водой. Выражение бессильной, желчной злости тоже исчезло. Остались боль, непонимание, растерянность.

— Рэлико… — вдруг хрипло, сдавленно произнес Рихард. — Почему ты…

Он медленно моргнул, опустил голову — и непонимающе уставился на наливавшиеся первым багрянцем следы на нежной коже, там, где смялась-сдвинулась ткань платья. Затем на свои собственные руки, теперь неподвижно лежавшие на плечах Рэлико. А после вдруг побелел, отшатнулся, словно ожёгшись. Смотрел на свои руки, как на чужие, не в силах поверить в совершенное. А когда вновь поднял на девушку взгляд, в нем в равной пропорции неверие смешивалось с ужасом. На лбу медленно выступили крупные капли ледяного пота. Зрачки расширились.

— Рэлико… — совсем другим тоном произнес он. — Что я натворил…

И спокойный, уверенный холод, поселившийся в ее душе, истаял. Вместо него накатило опустошение, как после тяжелой борьбы.

Рихард закрыл лицо руками, не в силах смотреть ей в глаза, злясь на себя много больше, чем на нее. Затем и вовсе отвернулся.

— И я еще считал себя благородным человеком! — с убийственной самоиронией и горечью бросил он. — Очень больно, Рэлико? Приказать, чтобы принесли мазь или…

— Не нужно! — поспешно отказалась девушка. Не хватало еще, чтобы кто из слуг увидел последствия их беседы!

— И главное, сам не могу понять, как это вышло! Поверь, прошу, я прежде никогда настолько не терял власть над собой, чтобы опуститься до угроз или распустить руки! Я словно сам не свой последние несколько недель… Что-то изнутри сжигает, и противиться нет никакой возможности. Понимаю, это не оправдание — мой поступок и слова ничто не может оправдать, но, возможно, ты со временем найдешь в себе силу простить…

Это раскаяние по силе ничуть не уступало прежней злобе. И надломленный, убитый голос звучал совершенно искренне. Словно хорошо знакомый ей человек вернулся.

— Рихард… — неловко позвала Рэлико. — Это мне надлежит просить прощения. И я надеюсь, что ты тоже найдешь в себе силы простить то, что я тянула с ответом, что зря мучила тебя, что в последний момент вот так…

Он наконец взглянул на нее глазами, полными страдания.

— Да, этому известию я не мог обрадоваться. Я разозлился, отчаянно не хотел тебя отпускать, собирался попробовать уговорить. Но эта отвратительная сцена… Не понимаю, что меня толкнуло на такое! Возможно… Я, как видно, плохо знал себя, раз уступил низкому порыву… Возможно, ты верно поступила, решив не связывать со мной свою судьбу.

В широко раскрытых серых глазах блеснули слезы. В голосе на миг прорвалось рыдание, которое он спешно подавил. Вновь отвернулся, помолчал несколько мгновений, пытаясь взять себя в руки, стискивая кулаки.

А затем Рихард опустился перед ней на одно колено. Точнее, рухнул, как сломанная марионетка. Лицо было теперь мертвенно бледным, а в глазах была боль пополам с раскаянием.

— Рэлико… Я хотел всю жизнь беречь тебя, носить на руках, заботиться, а сам… Понимаю, трудно поверить, после того, как я повел себя как последний мерзавец, который самому себе противен… Но я сам не знаю, почему так вышло! Я разозлился, да, но не так!

Растерянная, недоумевающая, раскрасневшаяся Рэлико попыталась заставить его подняться. Коснулась руки, и Рихард с удивлением отдернул свою.

— Холодно… Замерзла? Конечно, замерзла… окно нараспашку, снегу намело! Поговорим в другом месте? — и он, поднявшись, поспешно закрыл окно и забросил крючок в петлю.

— Не стоит. Я… думаю, мне будет лучше теперь уйти, лорд Этар.

Вот теперь вздрогнул, услышав это обращение.

— Я отпущу и не стану удерживать — больше не имею такого права… Но скажи, Рэлико. Тебе было так плохо со мной? Неужели ты ни капли не любила меня?

Похоже, ей предстояло причинить ему новую боль.

— Я никогда не знала, что такое любовь, — тихо произнесла Рэлико, потупившись. — Перед глазами у меня всегда были лишь книги да пример родителей. Но теперь подруга выходит замуж по любви, и я поняла… Мне не было плохо, напротив, я искренне привязалась к вам, с вами мне всегда было интересно и приятно общаться. Но я поняла, что жена должна иначе любить мужа. Вы же для меня стали очень хорошим и дорогим другом… Простите, я снова причиняю вам боль.

Но на сей раз вспышки ярости, которой подсознательно опасалась Рэлико, не было.

Мелькнула кривая улыбка.

— В таком случае, наверное, действительно лучше узнать об этом сейчас, хотя мне до сих пор сложно поверить… Я словно угодил в худший ночной кошмар наяву. Ты… — он помедлил. — Ты навсегда уезжаешь?

Лгать Рэлико не стала.

— Не знаю… не думаю. Я не училась на жрицу и пока еду лишь в паломничество по святым местам. Но я бы хотела стать жрицей. Если не передумаю и если мне не откажут — возможно, изберу этот путь. Но я думаю, что еще вернусь домой — надеюсь, с очищенной душой и успокоившимся сердцем.

— Ты стала мучительно честной, Рэлико, — сдавленно произнес Рихард. Тяжело вздохнул. И нехотя произнес: — Возможно, ты и впрямь нашла свой путь, как веришь сама.

Он протянул ей руку. Поколебавшись, девушка вложила холодные пальцы в широкую ладонь, и их осторожно, но крепко сжали сначала одной рукой, затем двумя.