На сей раз ее прикосновение не причинило ни боли, ни неудобства.

— Я действительно любил и люблю тебя — как умею, Рэлико. Моя любовь не жертвенна и не возвышенна, прости. Прошу, не возражай только, дай договорить… Напиши мне в дороге. Хоть одно письмо. Матушка наверняка будет настаивать на том, чтобы устроить очередные смотрины… Но я буду ждать весточки от тебя — возможно, дождусь и тебя саму, и тогда что-то изменится. Быть может, я лишь тешу себя иллюзией, но я не хочу уступать тебя какому-то снежному богу!

Против воли слезы на глаза навернулись.

— Я помню, как увидела тебя, с отмороженной ногой, в заснеженном парке, — медленно произнесла она. — Твоя нога на глазах покрывалась инеем, я даже не думала, что холод может так… наглядно овладевать человеком. Я не знала сама, каким образом тогда убрала его, прежде чем помчаться за помощью. Но теперь я думаю, что это, видимо, и был знак благоволения снежного бога. Выходит, через меня он спас жизнь и тебе. Он не человек, а бог, он над нами, на недосягаемой высоте. О соперничестве здесь не может быть речи.

Он расслышал нотки горечи в этих словах, но комментировать не стал. Уже было сказано достаточно — и даже слишком много.

— Тебя же я прошу лишь об одном теперь, — прибавила Рэлико. — Простить меня и не вспоминать с гневом, если сможешь. Последнее, чего я хотела — это причинить тебе боль.

Он узнал в этих словах собственные и рассердиться просто не смог. Накатила муторная тяжесть, сдавливающая горло, вызывающая жжение в гортани.

— Если ты простишь меня.

Рэлико кивнула. Затем медленно отстранилась, сняла с пальца красивое кольцо с фиолетовым кристаллом и положила его на полку над камином, в котором угасал огонь. Двинулась было прочь, но в дверях вновь замерла, услышав хриплое:

— Я дождусь твоего возвращения, Рэлико. Между нами есть связь: я зову ее любовью, ты — дружбой, но как ни назови, она не исчезнет. Может, ты права, и это путешествие что-то изменит… Я дождусь — какой бы ты ни вернулась, к каким бы выводам ни пришла в своей этой поездке, которую я не могу не считать глупой. Быть может, нам суждено будет остаться лишь друзьями, пусть так… Но до тех пор — я не желаю тебя видеть. — И тихо прибавил: — Иначе будет слишком тяжело отпустить.

От этих его слов слезы все-таки навернулись на глаза.

Рэлико снова кивнула и вышла, позволив себе заплакать только в коридоре, зато уж там слезы полились от души. Из захваченной стужей комнаты донесся глухой удар и сдавленное рыдание, от которого сердцу стало больно.

В десять раз тяжелее, чем объяснение с родителями! Прав был папенька!

Как это, оказывается, больно — причинить боль другому! Никогда, никогда она не желала бы сделать это вновь! И если бы могла — забрала бы себе всю его боль, виновницей которой поневоле стала! Гадкие слова, угрозы, синяки, оставленные жесткими пальцами — это все были мелочи по сравнению с его искренним раскаянием и отчаянием. И обещанием дождаться ее, хотя она просила лишь об одном — о прощении!..

Может, и не будет ждать? Успокоится, раскаяние утихнет и перестанет глодать… Может, стихнет и боль, может, он найдет свое счастье… Рэлико очень на это надеялась!

Она вытерла слезы.

Но, по крайней мере, цель достигнута.

Когда жрица вернется из столицы, можно будет ехать. Больше ее ничто не держит здесь, кроме свадьбы подруги.

Как-то еще Арати воспримет новость о том, что второй свадьбы не будет?

"Прочь!" — произнес в кромешной тьме чистый, звенящий и смутно знакомый голос, и тьма вспыхнула всеми оттенками голубого, смеясь над ним…

Вздрогнув, весенний бог пробудился — в холодном поту, струйками сбегавшем по лицу и спине, с бешено стучащим сердцем. Мгновенная вспышка бешеной злости, такой, какую он испытал, стоя над телом Сачирэ, направленная на всех сразу и вместе с тем ни на кого в частности.

Затем пришла резкая, трезвая боль.

Анихи скорчился, столкнув со стола невысокий стаканчик с горячительным, ставший за последние месяцы его привычным атрибутом, и зашипел, ощутив сильнейшее жжение. Нестерпимо, болезненно горело что-то внутри.

И у этого жжения был очень знакомый привкус, от которого его замутило.

Весенний бог скрипнул зубами, скорчился, прижав обе руки к груди, не понимая, что с ним. Затуманенный алкоголем разум отказывался проясняться.

Перебрал?..

Но ведь богам не знакомы ни болезни, ни недомогания, так какого духа черного тут происходит?!

В следующий миг Анихи тихо взвыл.

Щеки на прощание ожгло ледяной стужей, мучительной для весеннего бога, поборника солнца и тепла, да так, что холод едва не в сердце ужалил!

Затем кожа попросту онемела.

И наконец отпустило. Мгновенно, словно и не было ничего. Словно его, уснувшего за низким столом под аккомпанемент тихого дождя за окнами, не разбудила внезапная боль.

Не удержавшись на ногах, Анихи рухнул на засаленный, усеянный старыми пятнами пол.

Накатило физическое отвращение пополам с сонливостью, а это ощущение было ему хорошо знакомо. Такое воздействие могло быть лишь у одной силы во Вселенной… Ладно, у двух, но Хаосу здесь точно делать нечего. А значит каким-то образом здесь, в собственных чертогах, его на миг коснулась сила Ланежа — только вот повелевал ей кто-то другой.

У этого мерзавца объявился новый могущественный дух? А что, один снежный бог их истреблял, так может, другой клепать начал? Или это предупреждение такое? Неужели Ланеж узнал о его проделках и решил завуалированно сообщить, что не потерпит попыток устроить судьбу своей наликаэ?

Но с чего бы? Он же, Анихи, не совершил ничего дурного, он не из тех, кто нарушает заповеди, это удел хладнокровных, бессердечных божков снега и мороза!

Владыка весны коснулся лица и, зашипев, отдернул руку. До сих пор онемевшая щека жжется холодом… Он был прав с самого начала, от снежного и его прихвостней добра не жди! Уже и здесь достали, причем не понять, как!

Но ведь… зимние духи не могут проникнуть в его покои. Они попросту уснут — как и его собственные на пороге Ледяных Чертогов! Ланеж — может, но его сила здесь будет скована…

От этой мысли даже в голове прояснилось.

Как же тогда?..

Анихи выхватил карманное зеркальце, провел пальцами по приятно тепловатому стеклу, пытаясь понять, откуда пришел зимний "подарочек".

Ниоткуда. В Чертогах чужеродной силы не было, никто не проникал ни через дверь, ни через окна.

Да и вообще, что здесь делать повелителю сугробов?! Он далеко, рассекает просторы срединных земель…

Бог весны открыл глаза и, увидев в зеркале свое отражение, изменился в лице.

На щеках остались пламенеющие отпечатки — словно ему отвесили хорошие такие, полновесные оплеухи.

Он попытался разогнать дурман, плавающий в голове.

Стужа. Холод. Ожог от мороза.

И этот звонкий голос, сказавший "прочь"…

Правда, что ли, обзавелся новым духом, поганец?

Хотя стоп… ладошка-то женская. В смысле — человеческая! Такой же след оставила в свое время наликаэ этого барана, хлестнув его по щеке. Та самая, которую он изо всех сил пытался осчастливить.

Кое-как поднявшись, весенний бог, стиснув зубы, направился к выходу из Чертогов. Он соберет всех, кого сможет, всех, кому не слишком навредит ледяной воздух — ранней весной, в конце концов, они как-то просыпаются и работают! — поднимет всех своих соратников, разошлет по всем сторонам, пусть ищут, высматривают, вынюхивают зимнюю силу поблизости…

Но сюрпризы на этом не закончились.

В ворота загрохотали — совсем как в былые времена. Поморщившись, Анихи направился к ним, но открыть не успел.

В худших традициях снежного бога через забор запросто перемахнула огромная дикая кошка — со всадницей. Узнал он ее мгновенно.

Этой только тут не хватало!

Да еще сердита, едва ли не серебряные стрелы из глаз мечет!

И с чего-то поприветствовала его оплеухой, едва спрыгнув со спины зверя.