Гриша не разорвал поцелуя, просто схватил сковороду с огня и держал ее на вытянутой руке.
— Гриша, ты чокнутый!
Я чудом сумела оттолкнуть его в грудь, а он, как ни в чем не бывало, схватил из шкафчика блюдо и высыпал на него сырники вместе с маслом.
— Ну кто так делает?!
— Тот, кого пытаются накормить не тем завтраком! — Гриша поставил сковородку на соседнюю конфорку. — Мне нужен допинг. Понимаешь? Иначе я сдохну, не добежав до дачи.
— А ты должен туда ехать?
Несмотря на дурацкие шутки, с самого утра он действительно выглядел слишком серьезным. Меня затрясло ещё сильнее. Если бы только можно было остаться тут, в окружении роботов, а не ехать туда, где живые люди со своими суждениями и непоколебимыми мнениями о том, кто пара их сыну, а кто — нет.
— Ну… Да… — протянул он тихо, будто терялся с ответом. — Братья ждут подарки и вообще… Я обещал Любе квадроцикл. А Ленке я обещал показать бабу, на которую променял ее заботу. Поверь, ей там сейчас хуже, чем нам с тобой. Она гоняет засранцев по всему дому, чтобы они убрали за собой свинарник. А они, понятное дело, свинячат еще больше… Мальчики… Что с нас возьмешь? Орать бесполезно, а она орет. Баба, что с вас взять…
Он снова надвигался, а я — отступала к шкафчику.
— Достань новую тарелку. Я уберу масло. И выключи газ.
— Ну вот, орешь… Говорю ж, что вы с Ленкой поладите. Она хорошая. А папашу игнорируй. Он плохой — по закону жанра. Хорошим всегда достаются плохие.
— Ты разве плохой? — увернулась я от поцелуя, и Гриша попал губами в щеку.
Нет, ну сейчас ты точно пло… плохо воспитан! Нельзя подкатывать к женщине, готовящей завтрак, с грязными намерениями!
— А с чего ты решила, что ты хорошая?
Я замерла на секунду, а он растянул паузу секунд на тридцать.
— Я не хочу сырников, я хочу твои губы, а ты мне их не даешь…
Его руки с плеч поднялись к шее и тронули подбородок.
— Гриша, ты можешь хотя бы говорить потише?
Раз отговаривать от поцелуев его бесполезно, то хоть звук выключу.
— Я могу сделать телевизор погромче, — прошептал он мне в губы. — Но Люба и так не обернётся: фиксики куда интересней нас с тобой, поверь мне… Я смотрел их с братьями.
Он не просто поцеловал, он втянул мои губы с такой силой, будто пытался увеличить в объеме.
— Гриш, да что с тобой?!
Я держала его плечи на расстоянии вытянутой руки.
— Нервы… — он улыбался. — И я действительно хочу тебя целовать. Что в этом плохого?
— Сырники остынут…
— О, боже… — он театрально отвернулся. — Как вы с Еленой Владимировной похожи! Нам все еще хочется копаться в говне, а ей уже надо руки мыть и марш за стол. Не смог я ей объяснить, что мальчишкам лучше во дворе. Как меня растили? Утром стакан молока и ломоть хлеба в зубы. Днем что сумеешь, в саду найдешь. И вечером — жри, что хочешь. Но хочется просто упасть мордой в подушку и дрыхнуть, — улыбка у Гриши закончилась, на лицо снова наделась трагическая маска. — Я скучаю по тому времени. Не думал, не гадал, что буду сидеть в офисе в строгом деловом костюме и слушать бредни женщины, которую желаешь заткнуть поцелуем… Причем, слушать с каменным лицом.
— У тебя это очень хорошо получалось.
— Ещё бы! Я так старался… Не заржать…
А сейчас расхохотался, да так заразительно, что я сколько ни пыталась надуться, только улыбалась.
— Гриша, ты меня сейчас обидеть хочешь? — выговорила я с трудом сквозь щиплющий язык смех.
— Нет, поцеловать… — растягивал паршивец слова и мотал головой, как болванчик. Нет, как болван. Большой! — Поцеловать… Буду обижать тебя, пока ты меня не заткнешь поцелуем сама. Ну, сколько можно напрашиваться на поцелуй? Точно я тебе посторонний…
Господи, Вербов или Мороз, какая разница, как тебя там зовут — кто же ты, если не посторонний! И я посторонняя, а ты тащишь меня на дачу к своей семье. К семье, с которой ты не в ладах. Так нечестно…
Я отвернулась, не одарив его поцелуем, и перед моим носом возникло чистое блюдо — все же ГАВ услышал мою просьбу и исполнил. Потом отправился заваривать чай. Все так же без поцелуя. Я плохая? Ну и пусть. Он тоже нехороший. Может, у них в семье и принято целоваться в засос на людях, но это не мой вариант. И уж точно не при пятилетней дочери.
Завтрак прошёл в натянутом молчании. В королевской тишине, нарушаемой только «пожалуйста» и «спасибо». Гриша дулся — как маленький, но не серьезно. С его стороны это была какая-то странная игра: может, он видел мое напряжение и так по-дурацки пытался его снять?
Главное, что он ничего не снял с меня, хотя долгую минуту глядел на меня оценивающе. Господи, Вербов! Джинсы остаются джинсами, неважно, сколько за них отстегнули. И кофта застегнута на все пуговицы. Ее стоимость тебе не оценить: она ручной работы, связана бабушкой Таней. Она грела, несмотря на холод моих отношений с сыном покойной свекрови.
— Гриша, в чем дело?
Одежда не подходит? Не тяни, говори прямо! Надену на дачу купленный тобой деловой костюм! Для спокойствия твоей душеньки…
— Просто не могу заставить себя на тебя не смотреть, — сказал он тихо и виновато улыбнулся. — Ущипни меня, чтобы я в очередной раз убедился, что это не сон.
Я подошла, протянула руку, а он только этого и ждал: схватил, притянул к себе и впился в губы. Вот ведь хитрая зараза!
— Гриша!
Я отстранилась и отвела взгляд, который тут же упал на Любу, стоящую в коридоре почти полностью одетой. Она улыбалась. Чему, скажите на милость?
— Люба, — заговорил Гриша.
Я подняла руку — сейчас ведь ляпнет что-нибудь эдакое. И так уже его не на шутку несёт не в ту степь с разговорчиками при ребёнке. Сейчас как выдаст объяснение взаимоотношений мужчины и женщины — пятилетнему ребёнку!
— Я просто люблю твою маму, а когда любишь, постоянно хочется целовать.
Он присел на корточки. Вовремя — иначе бы моя упавшая рука снесла его дурную голову, как стрела строительного крана. Что он сказал? Только что…
— Не кукся, я тебя тоже люблю, — Гриша схватил Любу за нос и прижал, как резиновую игрушку, но она не пискнула. — Но маму больше, потому что она сама больше, верно?
