— Как всегда, кота в мешке. Спи, кошка…

       И переслал мне мои чертовы губки! Те самые, что я случайно послала ему за билеты на ёлку… Поделись своим чувством юмора, а? У меня, кажется, уже никаких чувств не осталось — такая лежу себе бесчувственная и проклинаю твердое неровное кресло. Как я могла его купить? Разве экономия места стоит таких жертв со стороны моей спины? Пришлось повернуться на бок. Люба спит и улыбается. Ей явно снится Гриша. А если я закрою глаза, он мне тоже приснится?

       Уж улыбаться ты точно будешь — вопил разъяренный внутренний голос — Ты же не можешь дать губам покоя… Губам? Покоя? Я не уверена, что у меня губы остались на месте… Или они забыли, где столько лет жили, вот теперь и прыгают по всему лицу, неприкаянные… Нет, каяться я не стану. Не за что… Я повторю это и не один раз. И даже больше, чем это. Гриша что-нибудь придумает. Это же забота мужчины, в конце концов, найти теплую пещеру, а я исполню свой женский долг — разведу в ней огонь…

       Любу я уложила спать в одиннадцать часов и сорок минут. С большим трудом. Пообещав, что попрошу у Гриши кота.

       — Дедушка ведь не против? Дедушка, ты хочешь кота? Ну ведь хочешь! Он тебе понравится! — висела на Александре Юрьевиче внучка.

       ГАВ испортил ее за один день. И меня… Нет, меня он починил. Я танцую! И это после двух часов сна!

       — Лизавета, зачем с утра суп варишь? Вы снова куда-то уходите?

       Только бы не вспыхнуть! Нет, я красная, я уже красная. Как рубин! И каким боком не повернусь, всякая грань сияет. Тут можно и по мягкому месту схлопотать!

       — Да, Александр Юрьевич. Пойдём Невский смотреть.

       — Вы ж там гуляли.

       Боже, он галочки ставит, куда и сколько мы ходим и даже, на что смотрим? Никогда не замечала за ним подобной слежки!

       — Гуляли… Но ведь не допоздна, огоньки не видели. Мы в кино сходим, поедим где-нибудь, в пять стемнеет и поедем домой.

       — Одни?

       Я смотрела ему в глаза — слишком серьезные — и понимала, что не в состоянии сейчас ничего скрыть. Да и не хочу — я имею право на личную жизнь.

       — Нет, не одни.

       — Это хорошо. Одним допоздна не надо.

       Не ушел. Сел за стол. А чего я ждала — время завтрака, а не обид и нотаций. И он ничего не сказал, даже если подумал. Этот человек сделал для меня многое, но лишь потому что я — мать его любимой внучки. И я не обязана его любить — он не должен был становиться моей единственной семьей, а вышло так, что мой собственный отец чувствует себя обиженным. Да, у меня есть сестра и ее семья с двумя детьми, но я ведь не чужая, а получилось так, что километры разделили мою жизнь на до и после. И даже если родители серьезно восприняли мои слова, что после вуза я не вернусь, сейчас они периодически укоряют меня в том, что игра не стоит свеч. Возможно… Но вчера я зажгла новую свечу и не собираюсь ее тушить. Если она и сгорит, то до конца.

       — Алло! — я схватила телефон свободной от сковородки рукой, бросив на столешницу лопатку.

       Не взглянула на номер звонившего, потому что была уверена, что это он, а не он…

       — Я через час приеду. И не смей говорить, что куда-то уходишь! — чуть не порвал мне барабанные перепонки голос Кирилла.

       — Я действительно ухожу… У нас билеты в кино.

       Я выскочила из кухни, но не знала, куда деться: Любаша спала, а в комнату свекра я никогда не заходила без спроса. Не думая, что делаю, схватила пуховик и в тапочках, пусть и носками, кинулась на лестничную площадку — что же за мозги у меня куриные…

       — Завтра мы идем на елку, а потом уже Новый год, — тараторила я, сбегая по лестнице на нижний этаж, не слушая, что говорит Кирилл, да и я не была уверена, что он что-то сказал. — Оставь все на январь. Неужели так сложно? Я утрясла все с работой, но до десятого не могу получить никакие бумажки.

       — А теперь, может, заткнешься?

       Я не поставила ногу на следующую ступеньку, опустила на предыдущую и встала по стойке смирно.

       — Я хочу видеть ребенка.

       Мое сердце сжалось и подпрыгнуло к самому горлу.

       — У меня есть для Любы подарок. И я не хочу, чтобы Дед Мороз принес его под елку. Я хочу отдать его сам.

       — Зачем? — спросила я грозно, чувствуя, как у меня начинают дрожать голосовые связки. Никогда от него не было подарка под елкой.

       — Не понял?

       — Я тоже не поняла. С чего вдруг? Ты — посторонний дядя. Не понимаешь этого?

       — А что, есть непосторонний?

       Я стиснула телефон. Что ему ответить, чтобы не навредить ни себе, ни ребенку?

       — Мне кажется, тебя это не касается, — выплюнула я в телефон низко и грубо, зацементировав связки.

       — Ты так думаешь? — прорычал Кирилл в ответ.

       — Это не я так думаю, а законодательство Российской Федерации о неприкосновенности личной жизни. Перечитай, полезно…

       — У тебя ПМС, чего завелась?

       — Нет, предновогодний синдром хорошего настроения. И я не хочу себе его портить. Подарок можешь послать по почте или оставить у дверей, если это действительно подарок, а не предлог…

       — Чего предлог? — оборвал меня Кирилл еще грубее. — Дочь увидеть?

       — Мне настроение испортить. Я дала тебе шанс увидеть дочь полгода назад. Ты этим шансом не воспользовался. Вторых шансов не раздаю — закончились. Новые не завезут.

       — Типа, шутишь?

       — Типа, да…

       Я привалилась к стене, чтобы подкладка пуховика впитала проступивший на спине ледяной пот.

       — Я не разрешаю тебе дарить Любе подарок до Нового года.

       — Запрещаешь, типа? Не много ли на себя берешь, Лизонька?

       — Я взяла на себя все! — закричала я громче, чем требовала того гулкая лестничная клетка. — Ты самоустранился из жизни ребенка.

       — Я исправно плачу алименты.

       — По решению суда!

       Мне хотелось дать ему в рожу, но рядом была лишь стена, и я колотила ее кулаком свободной руки. Свободной от обручального кольца.

       — И по решению этого же суда я решаю, видеться дочери с отцом или нет. Вот сейчас я решила — нет, потому что у нас дела. И только попробуй нарушить мой запрет, мало не покажется.