— Гриша, я тебя не совсем понимаю…

       Он не взял и секунды на размышление. Выдал как на автомате, сжав мне щеки до боли. Любое его прикосновение причиняло боль. Сладостную. О которой я тоже старалась забыть после развода.

       — Понимать меня необязательно. Обязательно любить и кормить вовремя.

       Я уставилась на него огромными глазами, и он зажмурился и сказал с закрытыми глазами:

       — Как сказал Чеширский кот из Алисы.

       Я расхохоталась. Нервно. Громко. И получила по губам — пальцем.

       — Тише, ребенка разбудишь…

       И пальца он не убрал, а осторожно довел его до уголка моих губ, заставляя податься к нему за поцелуем. Вторым, третьим… Я не отпускала его от себя — держала уже и руками и ногами, пока не почувствовала на щеке что-то мягкое — это был хвост, чеширский…

       — Жаль, на кухне нет телевизора, — выдал Гриша таинственно, отодвигая кота в сторону и трогая мой нос кончиком своего.

       — Почему…

       — Потому что если Люба спросит, что мы тут делаем, мы не сможем сказать, что смотрим телевизор…

       Мне снова захотелось рассмеяться — он не знаменитый «Гоша», но он не менее колоритный Гриша и не обидится на смех — ведь он хотел меня рассмешить. И совсем не словом «лопата» Но, увы, он не дал мне возможности даже вздохнуть…

       — Почему я считала, что у тебя напрочь отсутствует чувство юмора? — спросила я, отдышавшись от поцелуя и прощупывая мужские плечи через джемпер. Господи, какое же это приятное занятие!

       — Да потому что на планерках мне не до шуток, а в остальное время кто-то не ходит в офис, — не смог не съязвить ГАВ, все-таки у него говорящие инициалы.

       — Я, кажется, в это время зарабатывала для тебя деньги, разве нет?

       — Для себя. Я специально срезал всем оклады, чтобы дать стимул работать… сверхурочно.

       Меня вдруг бросило в холод — он же мой босс, хозяин бизнеса, ну что же я делаю…

       — Ты говорил, мы не будем говорить о работе?

       О работе… В его жутко-длинном монологе проскочило согласие на удаленку, но я же не смогу теперь с ним работать… Эта кухня в разы хуже подсобки.

       — Я не знаю, о чем с тобой еще говорить, если ты… Не отвечаешь на мой вопрос про завтра. Во сколько и где, или я нахер тебе не нужен?

       Как и ответ на заданный вопрос — разговаривать с закрытыми глазами и с закрытым ртом я пока не научилась. И не научусь… Я оказалась на краю стола и вообще ходила по краю здравого смысла. И ничто не дрогнуло во мне, когда отстранившись, Гриша стянул с себя джемпер, оставшись в футболке. Вернее — во мне дрогнуло все, а в его руках щелкнул лишь замок бюстгальтера… Что ты делаешь? А что делаешь ты? — орал внутренний голос — Ты позволяешь ему это делать…

       — Гриша…

       Только это не был протест, это был стон… Теплые мягкие пальцы сжали мне грудь, и я соскользнула со стола, теряя последнюю опору. Ухватилась за его шею, но она переломилась, как соломинка, и я с головой погрузилась в пучину безумия.

       — Ты мне дашь наконец ответ? — это он высвободился из плена моих рук, но меня не отпустил — взяв в прямом смысле за грудки…

       — Да… — я смотрела ему в глаза, и у меня все двоилось, точно после обильного возлияния, а мы не пили даже чая.

       — Что да?

       Он трогал поцелуем мою нижнюю губу и при этом хотел, чтобы я ему отвечала словами. Я просто кивнула, и он прикусил ее сильнее. Потом скользнул на шею, и я услышала возглас возмущения:

       — Лиза, ты можешь со мной по-человечески говорить?

       Я прикрыла глаза и качнулась — вперед, чтобы столкнуться с ним лоб в лоб.

       — Не могу, ты же видишь, — едва дышала я, проклиная развязное тело. — Ты не даешь мне говорить…

       — Я просто очень боюсь услышать от тебя нет.

       — Да…

       Он чувствовал каждый удар моего сердца — оно билось ему прямо в ладонь, передавая своё бешенство, и его пальцы все сильнее и сильнее сжимались на моей груди.

       — Гриша, умоляю… Ребенок в доме…

       Руки тут же спустились к талии, и я вообще перестала дышать — я сжалась до стебля одуванчика, меня качало от сквозняка, который я наконец-то почувствовала, и совсем бы не удивилась, если б джинсы сами с меня свалились. И Гриша это понял, его пальцы подцепили шлевки — будто он через силу удерживал себя от следующего шага… Последнего шага, за которым разверзлась пропасть, к которой он меня настойчиво толкал, прижимаясь к моему бедру своим.

       — Я помню. Про ребенка, — прошептал он мне в ухо, касаясь мочки кончиком языка. — Только это тебя останавливает или что-то еще?

       — Ребенок… И то, что мы работаем вместе… То, что я на тебя работаю…

       Он со стоном оторвался от моей шеи, и я еле сдержала ответный, но не отступил — сжал плечи, прижимая мои руки к влажным подмышкам.

       — Давай только без этой дури. Я не пользуюсь своим положением, чтобы принудить тебя к отношениям. Ты не пользуешься тем, что мне нравишься… Безумно нравишься, Лиза… Работа работой… Это я пришел к вам, а не вы ко мне… В офис ты не ходишь, а вне офиса позволь мне быть просто Морозом. Другая фамилия — другой человек, разве не так?

       Я судорожно сжала кофту у себя на животе.

       — Ну и как ты представляешь себе нашу жизнь вне офиса? Ты прав, я не выхожу из дома без ребенка…

       — Я возьму твоему ребенку няню.

       Я зажмурилась. И мне стало абсолютно плевать, как я сейчас выгляжу.

       — Ты не понял, ничего не понял… У меня есть деньги на няню…

       Я врала — денег не было. Во всяком случае, сейчас, когда Кирилл держал нас на волоске от бездомности.

       — Лиза, ты снова… — Гриша тряхнул меня, и я открыла глаза. — Ты не только мама, ты еще и женщина… Ну как-то все эти годы ты совмещала ребенка и…

       Я смотрела на него, не отрываясь, и его глаза превратились из синего моря в черное.

       — Лиза, только не говори мне…

       Я просто кивнула.

       — Когда он ушел?

       — Да почти сразу после родов… Мы чуть больше года в браке прожили. Нет, прожили… Официально больше… Свекры не разрешали мне соглашаться на развод. И я тоже думала, что психанул… Ну, маленький, страшно ему… У меня-то помощь, а он один… Ему хуже, ему страшно… И… — я снова зажмурилась и сразу почувствовала носом футболку Вербова, он гладил меня по волосам, осторожно целуя в макушку. — Я занялась разводом, как только вышла на работу — и в Любины два года была свободна от обязательств. Знаешь, суд выбил из меня последнюю надежду… Я стала злой и противной…