Я мотнула головой.

       — Вот видишь. Не зря кучу денег отдали. Но ребенка не вернули. Да он уже и не был ребенком. Но это полбеды… Мы как-то это пережили. Он даже учиться начал. Финэк закончил. Ульяна тоже башковитая девчонка, Политех осилила. Я Антону говорила: у них все хорошо, порадуйся за детей… Но он не отставал. Тогда я ему и брякнула: роди себе другого и воспитай, как хочется. Так наконец появился Лешка, а Пашка случайный — я за Улькин живот беременный подержалась… — рассмеялась Елена, но снова горько. — И дохаживали мы с ней параллельно, — потом уставилась на меня и проговорила почти шепотом: — Антон Илону ему простить не может. Говорил, не переживай, мы с Ленкой ее воспитаем вместе с пацанами. Первая девочка в семье — Антон внучку на руках носил, он даже как-то примирился с Ульяной и Тамарой. А потом… Эта Америка и… Они нам о разводе за новогодним столом сообщили. Мы-то думали, Ульяна как всегда на праздники приехала, а они бумаги по-быстрому решили оформить. Ну и приехали к нам как бы проститься. У Антона был шок, — Елена отвела глаза. — Знаешь, ему казалось, что Гришка его опыт на себя проецирует. Типа, не справится с ребенком. Потому Антон и помощь предлагал. Но я-то знаю, что Гришка просто не мог разлучить дочь с матерью, поэтому и отказался от ребенка. Антон орал, что он отберет внучку у Ульяны. Эти два дурака даже подрались. Елку на себя перевернули. Ульяна схватила Илону под мышку, вызвала такси и в аэропорт. Кажется, даже без чемоданов. Купила новый билет, боялась лишние два дня оставаться в Питере, и все — теперь она ребенка не отпустит в Россию никогда. Я не верю ни в какую ветрянку. Это Гришка для нас выдумал. Думает, мы дураки. Они и прошлым летом в Болгарии домик снимали для Тамары. И Гришка туда ездил. Мы столько всего наворотили, уже и не разгрести. Антон совсем загнобил бедного Гришку.

Мол, ответственности испугался. Не мужик, не отец и так далее и тому подобное. Гришка и заявил, что возьмет ребенка из детского дома. И ведь пошел туда. Я могла только молиться. Он никого не слышал. Даже Тамару. Он вообще закрылся. Даже про тебя ни слова не сказал.

       Говорить было нечего и не о ком — хотелось сказать, чтобы хоть немного успокоить Ленку, у которой тряслись ресницы. Но я молчала. Гриша запретил говорить правду.

       — И даже неделю назад не сказал. Ты же была рядом, когда я звонила. Ведь могли же к нам приехать. Могли… Антон вчера орал как ненормальный. На меня, потом на него по телефону… Сегодня Тамару добавили. И утка у меня точно сухая получилась, — вдруг рассмеялась Елена Владимировна неестественно весело. — Дурдом у нас полный. Добро пожаловать, Лиза. Смирительных рубашек на всех не хватает, так что держать этих мужиков, от мала до велика, будем голыми руками. И крепко-крепко. Чтобы не рыпались.

       Она облизала губы и бросила себе в пустую чашку чайный пакетик. Мой уже давно превратился в чифир.

       — Лиза, я ни о чем не хочу просить. Мне стыдно просить, — более твердо добавила Елена, наливая в чашку кипяток. — Я не хочу лезть в вашу семью. Но если это возможно, попытайся по-женски помирить его с отцом. Ну хоть чуть-чуть. Гришка добрый. Он любит отца. Он просто не умеет первым просить прощения. И Антон не умеет. Но ему шестьдесят, а Гришке тридцать. Ну кто-то должен быть умнее. Ну сколько можно кричать «сам дурак!» Ведь родные люди. Других нет. Другим мы не нужны. Мы вообще никому не нужны. Но если еще и внутри семьи грызться. Причем, было бы из-за чего… Прошлое не изменить. Так давай мы еще и будущее кувалдой раздолбаем! Разве так можно…

       Она вдруг бросила чашку, не донеся до рта, и закрыла дрожащими ладонями глаза. Я вскочила со стула, к которому, думала, приклеилась суперклеем. Елена не противилась, уткнулась мне в плечо, но поплакать ей не дало появление виновника слез.

       — Это еще что такое? — Гриша спрашивал у меня, потому что только я подняла голову. — По кому плачем?

       — По прошлому году, — отстранилась от меня Елена почти что с сухими глазами.

       — А что по прошлому-то плакать? Надо за новый пить. Вы, гляжу, уже начали… А мне даже не предлагаете?

       — Вам с отцом — виски. Королевский. Надо его приговорить… к распитию.

       Она смеялась, поджав губы, но быстро отвернулась к плите, на которой закрытая в латке стояла, видимо, сухая утка.

       — Руки мыть и за стол.

       — Мыть нечем. Горячая вода дефицит. У вас водогрей погас. Еще утром, похоже… Я за спичками каминными пришел. Выдай.

       Елена протянула Грише большой коробок.

       — Заодно сауну включи.

       — Кому?

       — А ты догадайся…

       — А что, кто-то простужен? Я, что ли? — все хлопал он глазами. — Я про горло пошутил. Я могу для тебя сыграть.

       — Да, Гриша… — тяжело выдохнула Елена и постучала по его лохматой голове. — Ты не поумнел. Я зря надеялась…

       — Слушай, можно без намеков? Я тупой и никогда это не скрывал. У меня и справка от врача есть о сотрясении мозга…

       Он улыбался — и я не сводила с него глаз. Нет, зубы все на месте, на своем, пусть и не настоящие, но Гриша настоящий и теперь еще более чем…

       — Для вас с Лизой сауна. Я уложу Любу вместе с мальчишками. Может, ты, конечно, хочешь весь вечер просидеть с отцом? Я не знаю…

       — Нет, я лучше в баню…

       — Дошло наконец, жираф ты мой ненаглядный.

       И она вдруг притянула Гришу к себе, и он не сопротивлялся и не обнял, а сам прижался к пышной груди мачехи. И я вдруг представила его напуганным двенадцатилетним мальчиком, вырванным из дедовской семьи. Наверное, были моменты, когда он вот так же прижимался к Елене Владимировне… Но молодая мачеха не сумела удержать его в своих объятиях.

       Обед или уже почти ужин — за стол мы сели в пятом часу, хотя позвали всех еще в половину четвертого — прошел в чопорной английской атмосфере: вежливость и ничего, кроме вежливости, и я бы не удивилась, заговори мальчишки по-английски, но они в основном молчали, только изредка поглядывали в мою сторону. Туда же косился и хозяин дачи.

       — Кто со мной играть в пинг-понг? — Гриша подорвался из-за стола первым.

       Слова старшего брата подействовали на мальчишек командой «марш», и они лишь чудом не перевернули английский фарфор.

       — Назад! — так орут обычно сорвавшимся с цепи… собакам. Но иначе бы мать не услышал никто. — Каждый тарелку в зубы и на кухню. У нас нет тут прислуги!

       А там есть? То есть в городе? Или ограничиваются приходящей уборщицей?

       Да какое мне дело… Вот никакого! В доме нет стерильной чистоты. К счастью, хоть один пунктик тут отсутствует. Это только в кухне пол блестел. Наверное, его заляпали во время готовки.