— До завтра. Доброй ночи!

       Да только ноги все равно остались на месте. В чем дело? Что нужно моему несчастному телу? Я не взрослая женщина, я не могу коснуться второй его щеки, чтобы не покраснеть. Вдруг на ней уже проступила щетина? А я лет сто не ощущала этого щекотания…

       Нет, нельзя его целовать, а вдруг ответит? Я не из тех взрослых женщин, которые держат голову в холоде, а низ живота в тепле. У меня так не получится — и Вербов уж точно для меня не вариант. Да и вообще в мою нынешнюю жизнь не вписать даже мимолетный роман. Из-за жилплощади и надзора со стороны Александра Юрьевича.

       Рука с ключами тоже дрожала. Каким-то макаром я все же открыла дверь парадной и медленно поднялась по лестнице. Плюнула на лифт и пошла дальше. Шестой этаж — это не колоннада Исаакиевского Собора. Зато хватит времени успокоиться. Голова гудела так, точно меня продержали на дне ванны с шампанским бог знает сколько времени!

       Не гони лошадей, Снегурка. Мужику скучно в праздники без ребенка, но это еще не значит, что он заинтересовался тобой. Ему просто по кайфу наблюдать, как ты куксишься и из ответственной мамашки превращаешься в крутого специалиста по подростковым «упс». Поведи себя как взрослый человек, увидишь, как его интерес сразу сойдёт на нет. Найти себе бабу в постель при всех его исходных данных не составляет труда. Зачем ему нужна я? Даже с красивыми глазами…

       В прихожей тускло горел ночник. Мы специально оставляем его для Любы, если той понадобится пойти ночью в туалет. Сейчас я тоже обрадовалась ночнику, словно свету в конце тоннеля. Раздеться и разуться нужно тихо. Только одиннадцать, но дверь в комнату свекра закрыта и телевизор не работает. Я подкралась к своей комнате: дочка спит на своём диванчике. Мое кресло разложено и заботливо застелено: интересно, это Любаша позаботилась обо мне или свекр сам проявил инициативу? Чтобы я ребёнка не разбудила. Или не надеялся, что я приду трезвой? Но разве я когда-то напивалась? Мог, конечно, подумать — девочка в кой-то веке вырвалась из дома, пусть оторвётся. Не оторвалась…

       Я пошла почистить зубы и смыть косметику, но не сделала ни того, ни другого. Просто уставилась на своё отражение и молчала. Молчал мой внутренний голос! Не спрашивал больше, на что эта дура согласилась?

       В кухне я тихо достала из шкафчика бутылку коньяка и налила половину рюмки. Ну, за Любовь! Чтобы прогулка с белочками не аукнулась ни ей, ни ее маме.

       Моя Любовь дитя если и любви, то нечаянной. Я вышла за Кирилла по залету, хотя мы жили вместе с его родителями к тому времени уже больше года. Я перебралась к нему из комнаты, снятой у чужой бабки. Потом бывший муж заявлял, что мои родители пытались так на мне сэкономить, но на совместном проживании настояла все же моя будущая свекровь. Мать хотела, чтобы сын учился и не заморачивался сексом на стороне. Кровать его всегда была чистой и тёплой. Белье стирала мама, а грела простыни соответственно я. Ни о каких детях никто не думал. Я не уверена, что меня вообще рассматривали на предмет долгосрочного семейного сотрудничества.

       Про задержку мы, понятное дело, никому не сообщили, потому что сошлись во мнении, что родительствовать нам рановато. Дипломы ещё даже не на носу. Мы уже и с врачом договорились, но тут вмешалась природа — и накануне дня Икс мое тело устроило такую свистопляску, что мать Кирилла обо всем догадалась и наложила на аборт своё табу.

       Кирилл, как тогда выяснилось, оказался плодом поздней любви именно из-за ошибки молодости. Моя будущая свекровь после неудачного аборта много лет не могла забеременеть и лишь по счастливой случайности родила накануне своего сорокапятилетия, до последнего не веря, что беременна. Татьяна Васильевна сказала — рожай, а там все как-нибудь у вас сложится. Не сложилось. Кирилл в двадцать лет просто испугался ответственности и необходимости вкалывать после учебы не ради развлечений, а для пропитания. По-дурацки верил, что если я пропаду из Питера вместе с ребёнком, он сможет сделать вид, что никакой жены и никакой дочери у него никогда и не было. Не заставь нас свекровь родить ребенка, мы, возможно, до сих пор были бы вместе.

       Я опрокинула в себя коньяк и зажмурилась. Потом потянулась за лимоном, но наткнулась на телефон. Вербов прислал мне ВКонтакте номер своего мобильника, а Лия вопрос: ты дома? Ага, у него!

       — Я — давно, а ты ещё нет?

       — Вы поговорили? Похоже на то, — добавила она после смайлика.

       Откуда пишет? Все ещё в кафе? Так оно до полуночи, кажется…

       — Завтра поговорим… — написала и стёрла. Это ж только между нами! — Да, десятого пишу заявление. Он упёртый дурак.

       — Он к тебе лез? Скажи честно.

       — Представь себе — нет. Аж обидно стало! А что? Много разговоров?

       — Лиза, ну при чём тут дураки? Ты точно по собственному уходишь?

       — Степанова, мы с тобой все обсудили. Не по собственному, а потому что он считает, что дома мамы занимаются только детьми. После праздников начну искать работу. Только не переживай за меня, ладно?

       — А за кого мне ещё переживать?

       — За Вербова. Ему без меня будет хуже, чем мне без него.

       — Вот знаешь, даже не сомневаюсь! Почему мужики такие дураки?

       — Не знаю, я не мужик…

       Я — баба, которая не знает, чего хочет. Точно не хочу думать про Каменцева. Все заканчивается тем, что я якобы жалею, что родила Любашу…

       Лежу, смотрю на неё и почти плачу. А плакать нельзя — завалилась в косметике. Испорчу наволочку. Тушь, зараза, только с глаз смывается! Любовь — все, что у меня есть. Родила бы я ее от другого, это была бы не Любовь. У неё нет плохой наследственности. Ее папа не козел, а трус. Наворотил с три короба по юношеской дури! А сейчас, даже если захочет, уже не разгребет той кучи камней, которых сам же в наш огород и накидал.

       — Лизавета, ты пила коньяк? Одна?

       Меня поймали с поличным. Я не вымыла ночью рюмку — думала с утра замести следы. Кто ж знал, что Александр Юрьевич впервые поднимется раньше меня.

       — Нет, лекарство принимала. Голова жутко болела, — почти не лгала я. Скорее выкручивалась. — Давно не была в гаме и духоте. Отвыкла. Извините, что взяла ваш коньяк, — спохватилась я как-то поздновато, выуживая у него из-под носа рюмочную улику, чтобы вымыть и спрятать: от себя и от греха подальше.

       — Мой коньяк? — усмехнулся Любашкин дедушка. — Ты подарила. Такой дорогущий. Тебе и пить. А мне таблетки.

       Я бросилась к плите варить свёкру кашу. Вернее, всем — ради экономии времени заставила себя полюбить овсянку. Он ест на воде и без сахара. Для себя и дочки добавляю сухофрукты и мёд. А что делать? Когда не можешь изменить неприятную ситуацию, найди в ней что-то положительное или положи сама.