— Ты меня подставила, да? — теперь глаза Степановой сузились, голос сел до злого хрипа, а не шепота. Мы еще подруги, да? — Я, как идиотка, распиналась перед ним… А ну идите к себе! — это она кричала на девчонок, и те, поджав хвосты из волос, пропали из коридора.

       — Лия, послушай! — я тоже почти кричала. — Это случилось в пятницу.

       — Что случилось? — теперь я услышала ее шепот.

       — У меня поехала крыша… Лия, я не понимаю, что делаю, но я это делаю… С ним! Пожалуйста, оставь у себя Любу. Я ее утром заберу.

       — Это я, типа, подарок Вербову на Новый год делаю?

       Господи, я никогда не слышала у Лии такого голоса — даже когда она орала на расшалившихся детей. На меня она не орала, но лучше бы кричала. От тихого голоса я дергалась, как от удара розгой.

       — Мне подарок, Лия, мне…

       — У тебя действительно крышу сорвало. Этот гад, типа, такое условие поставил, чтобы оставить тебе работу из дома? И ты, идиотка, согласилась! И еще ребенка втянула…

       Я снова зажмурилась — на сей раз, чтобы не заплакать! Хотелось затопать ногами, как маленькой, и кричать — нет, нет, нет!

       — Лия, он сделал мне предложение…

       То, что он делал, нельзя было назвать предложением… Это вообще не имело названия. Нет, название было — сумасшествие! Он предложил мне вместе с ним сойти с ума.

       — В пятницу?

       Лия не отстанет, Лия вытрясет из меня душу.

       — Лия, пожалуйста, не сегодня… Сегодня об меня уже вытерли ноги. Как же я хочу, чтобы этот год закончился и с ним закончились все мои проблемы.

       — Мне кажется, твои проблемы только начинаются. Кто он вообще, этот Вербов…

       Это не вопрос. А если и вопрос — я не знаю на него ответа. Пока не знаю…

       — Ты про старшего? С ним я познакомлюсь в четверг. Со всей их семьей. У Гриши два брата, чуть старше моей Любы. И одиннадцать кошек. Лия, у него одиннадцать кошек. Я буду двенадцатой.

       — Лиза…

        Я выставила перед собой руку, и Степанова отступила еще на шаг, и я отступила под дождик.

       — Я же сказала, что сошла с ума. Мама говорит, это полезно… Даже в моем возрасте. Лия, не суди меня, пожалуйста. Хотя бы сегодня.

       Я схватила пакет, который швырнула на пол вместе с сумкой. И вытащила нарядное дочкино платьице. Такое маленькое. Господи, она у меня еще совсем кроха…

       — Одень Любу, пожалуйста.

       — А тебе-то есть, во что переодеться? Или ты на свиданку в брюках побежишь?

       Издевается — наверное, я заслужила. И я вытащила пакет с красным платьем.

       — Дашь утюг?

       Лия улыбнулась, нервно, а потом расхохоталась в полный голос, а я сунула руку за телефоном.

       — Можно мне еще десять минут?

       Вербов тоже хохотнул:

       — Лиз, думаешь, я ждал тебя раньше, чем через час?

       — Значит, можно?

       — Лиз, только за стол не садись. Я тоже как бы голодный, так что пойдем куда-нибудь ужинать. До двенадцати места, надеюсь, будут.

       — Я буду через десять минут, — уверенно ответила я.

       — Ты платье, что ли, надевала? — расхохотался Гриша, выскочив из машины, чтобы открыть мне дверь.

       А я не закрыла молнию на пуховике специально: действительно хотела, чтобы он увидел подарок не на манекене. Впрочем, платье село так хорошо, что я могла бы служить хорошей рекламой бутику. Правда, пришлось взять у Лии колготки. Смешно: обещала подарить ей на НГ новые — теперь придется дарить две пары.

       — Забудь про колготки. Надеюсь, Гришка теперь перестанет на мне срываться… — как-то совсем не шутливо сказала Степанова, закрывая за мной входную дверь.

       — Когда забирать Любу? — спросил он, сняв с моих губ тонкий слой помады.

       Мне хотелось прижаться к нему, но я боялась испачкать белую рубашку. Пиджак, наверное, висел в машине. Он сорвался по звонку Деда Мороза прямо из офиса, не успев заехать домой, чтобы переодеться в празднично-домашнее.

       — Ближе к вечеру…

       Гриша стиснул ладонями мои пылающие щеки.

       — Степанова на премию напрашивается?

       В его глазах бегали озорные чертики, а в моих — розовые свинки. Я действительно чувствовала себя по отношению к Степановой неблагодарной свиньей: чтобы отблагодарить ее, у меня не хватит никакой фантазии…

       — Лия делает это ради меня… — едва провернула я языком.

       — А это не одно и то же? Я и ты? Мы же решили, что это будет одно и тоже, разве нет?

       Да мы ничего не решали, ты все решил один, а я подчинилась — потому что мне действительно захотелось тебе подчиниться, впервые не встав на дыбы из-за твоих дурацких решений… Хотя, может, я действительно необразованная дура и дальше своего носа в бизнесе не вижу. Да и увидеть невозможно, когда весь обзор закрывает твой нос…

       — Гриша, ты замерзнешь… В рубашке.

       — А ты меня согреешь… Без нее.

       И он снова поцеловал, на этот раз не ограничившись губами — да и зачем мне теперь язык. Я не собираюсь ничего говорить… Я буду лишь согласно кивать.

       — Знаешь, куда можно тут сходить? Или уже в Пушкине что-то найдем?

       Он вел меня к пассажирской двери, не убирая руки с талии — наверное, грелся под моим пуховиком, мне пух больше не нужен. Я скинула его и потянулась к задней двери. Зря… Гриша перехватил пуховик, но сначала усадил меня в машину, а я бы с большим удовольствием еще постояла на улице. Дождя, что лил с утра, не было.

       — Лиза, думаешь Каменцев еще у отца? — спросил вдруг Вербов, едва пристегнувшись.

       Я вжалась лопатками в холодную кожу сиденья.

       — Не знаю. Зачем тебе это?

       — Поговорить. Поставить все точки над i. Мне надоело, что он трепет тебе нервы. Нам нервы, — тут же исправился он. — У меня без его персоны достаточно нервотрепателей. И еще… Я хочу, чтобы ты собрала вещи.

       — Сейчас?

       Я качнула головой — аленькие цветочки в ушах стали вдруг безумно тяжелыми, как и цветок на шее — он превратился в камень, который тянул меня на дно — болота, из которого я только-только вынырнула.