Следователь, длинный и сухой, как жердь, меланхолично кивал и записывал его слова в блокнот. Было видно, что эта работа ему надоела до чёртиков, и всё, о чём он мечтает — это прийти домой и, сбросив тяжёлые армейские сапоги, растянуться на диване перед камином.

Пытаясь вспомнить остальные события вчерашней ночи, я натыкалась то на провалы, то на стены. Единственное, что запомнила — как рвалась за ворота, ведь в бушующем огне осталась бабуля…

Ещё помню, как кричала, как слёзы застилали взгляд, а ноги подгибались от ужаса. Кто-то схватил меня в охапку:

— Стой! Ты погибнешь! — кричали прямо в ухо.

А я остервенело лягалась, дёргалась и пыталась укусить держащую меня руку — она сжимала всё крепче и крепче, так, что вскоре перестало хватать воздуха. И я провалилась куда-то в пространство без звуков и образов.

В себя меня привёл резкий запах нюхательной соли — сердобольная тётушка, чьего имени я не помнила, водила склянкой у меня под носом и беспрестанно причитала. Полисмены разогнали зевак, и улица почти опустела, больше никто не толпился. Взметнувшись на ноги и едва не упав от слабости, я хотела кинуться к дому, но женщина меня удержала:

— Погоди, детка, не ходи туда.

— Там… Там… — я не могла говорить. Холод сковал каждую клеточку моего тела, стиснул шею ледяною рукой — я задыхалась. Слёзы потекли по щекам, закапали на грудь… И в момент, когда я подумала — лучше бы мне было погибнуть там, под рухнувшей крышей нашего старого дома, я услышала знакомый голос.

Вскинула голову, пытаясь проморгаться.

— Рози! Рози-и!! 

В расстёгнутом пальто, в кое-как накинутом платке, ко мне спешила миссис Бёркинс. Она дышала тяжело и сбито — возраст и комплекция не способствовали пробежкам.

Я застыла, как вкопанная, не в силах даже разомкнуть губ. Она едва не смела меня, потом сжала в объятиях и притиснула к своей груди.

— Я как услышала… — она пыталась отдышаться, — так сразу сюда…

— Моя бабушка…

Бёркинс охнула и торопливо заговорила:

— Да жива твоя бабуля, жива! Мы с ней незадолго до того, как всё началось, вышли прогуляться в сад, а потом я предложила ей сходить в лавку, мне нужно было купить чесночных булочек и колбасы. Матильда захотела размяться перед сном — ей это полезно…

Дальше я не слушала. Тело как будто в кисель превратилось, а голову наполнила небывалая лёгкость — я выскользнула из рук миссис Бёркинс, и всё вокруг погасло.

И вот сейчас я сидела в маленькой кухне миссис Бёркинс, грея руки кружкой ароматного ромашкового чая и пытаясь привести себя в чувство. Я не спала всю ночь — сидела у бабулиной постели и вслушивалась в каждый вдох, боясь, что именно он окажется последним. Старушка так разволновалась, что у неё разболелось сердце — пришлось вызывать врача. Конечно, о сне можно было забыть. 

Да и не уснула бы я всё равно — я чувствовала себя туго сжатой пружиной, которая вот-вот выстрелит. А стоило закрыть глаза, как перед внутренним оком вставали картины пожара — ярко-жёлтые с багряным отливом языки пламени, голодные и яростно лижущие стены и крышу; искры во все стороны и клубы дыма — едкого, чёрного. Это зрелище отпечаталось у меня в памяти, будто кто-то выжег его калёным железом — не забыть, не стереть. И острое чувство — будто с мясом вырвали дорогую страницу из жизни, оставив меня совершенно беспомощной.

В прихожей послышалась возня, и в кухню заглянула усталая миссис Бёркинс — она тоже не спала всю ночь. Эта добрая женщина и её муж приютили нас с бабушкой у себя, ведь нам некуда было идти.

— Рози, там… — начала она, и тут я отчётливо услышала знакомый голос.

Причитания дядюшки долетали даже сквозь стену, и как наяву я видела театрально заломленные руки и искажённое мукой лицо.

— Плакали мои денежки! Нет, ну скажите, как так-то? Как так?

Миссис Бёркинс сочувственно покивала и поспешила ретироваться. От греха подальше.

— А-аа, вот и ты! — растрёпанный дядя Джеймс влетел в кухню, чуть не споткнувшись об порожек.

Я не ожидала, что весть о происшествии настигнет его так рано — обычно он находился в разъездах, менял съёмные квартиры, как перчатки, или жил у своих многочисленных друзей и женщин.

— Здравствуйте, дядюшка, — произнесла я, сама от себя не ожидая такого спокойного и равнодушного тона.

Он таращился на меня несколько мгновений, а потом ткнул в мою сторону пальцем:

— Это всё ты виновата! Это всё из-за тебя!

Я пожала плечами. Видя, что я не оправдываюсь, не плачу, не пытаюсь защититься, он начал всё сильней распаляться — щёки покраснели, глаза сощурились:

— Вечно от тебя одни проблемы, бедоносная ты девчонка! Я подозреваю, что это ты сговорилась с тем полоумным, что дом поджёг! Не хотела, чтобы я его продавал, вот и подложила мне такую свинью! — его голос взлетел на октаву, аж в ушах зазвенело.

— Слышали бы вы себя со стороны, дядя, — я отхлебнула из кружки. — Может, вам чаю успокоительного заварить?

Он едва не зарычал и стал нарезать круги по кухне, а я недоумевала, как могла раньше бояться этого человека. Он ведь жалок. И глуп. Какая несправедливость, что от него зависело моё будущее. Разве я сама не смогла бы распорядиться собой? Но нет… Он — мой единственный оставшийся в живых родственник-мужчина, мой заступник, наставник, хозяин, почти святой. Даже бабушка не имела такого веса, как он. 

— Она ещё и издеваться смеет… Управы никакой нет… Скажи на милость, что за глупости про тебя болтают? «Волчья неве-еста, волчья неве-еста…», — перекривлял он кого-то и хлопнул ладонями об стол прямо передо мной. — И что там за дело с Робби? Ты вообще была в курсе, что он внук городского управляющего?!

— Кстати, его не нашли? — поинтересовалась я холодно. Этой ночью вместе с домом будто бы сгорели мои чувства — злость, досада, непонимание. Осталось мёртвое пепелище и отголосок грусти — как лёгкий ветерок.

Это и к лучшему. Ведь если думать о случившемся постоянно — сойду с ума.

— Нет… Не нашли, — дядя махнул рукой, дескать, о чём я тут толкую. — Вроде как сгорел вместе с домом, не успел уйти. Полоумный… Туда ему и дорога. Надо же, каков гадёныш!..

И дядюшка Джеймс снова начал плакаться по поводу пропавших денежек. Оказывается, он уже успел договориться с Кротом о продаже. Его горе было таким глубоким и неподдельным, что в театре его талант встретили бы бурными овациями.

— И вообще, где тебя носило в этот момент?! — снова обратился он ко мне.

— В лесу была.

В ответ дядя нервно рассмеялся.

— Ха-ха! Не смешно, между прочим… — он хотел схватить меня за плечо, но я отшатнулась. — Я не знаю, кто распустил о тебе эти дурацкие слухи, но чтобы больше я их не слышал! Не хочу, чтобы моя репутация страдала из-за какой-то глупой девчонки, — он поджал губы и окинул меня критическим взглядом. — Торн выслал денег, сегодня я сниму вам с бабулькой дом, поживёте там до свадьбы. Я бы, конечно, уже сейчас отправил тебя к жениху, но… Но ладно. Хотя бы видимость приличий надо соблюсти. И не смотри на меня так! — он пригрозил пальцем. Руки его, не знавшие тяжёлого труда, были затянуты в белоснежные перчатки. — Люси тоже с вами поживёт, заодно проследит, чтобы ты не наделала глупостей… И, если ты попросишь её достаточно вежливо, то обучит тебя, как правильно нужно ублажать мужа. Она в этом больша-ая мастерица, — и подмигнул похабно.

— Какой вы мерзкий, — выдавила я, чувствуя, как глубоко в душе злость поднимает голову. — И подачки Глоуда мне не нужны, мы с бабушкой останемся у миссис Бёркинс.

— Даже не обсуждается, — отрезал он. — Ты плохо знаешь Торна, милочка. Нельзя плевать в руку помощи, иначе эта рука может однажды сомкнуться на твоей шее.

Он ушёл, хлопнув дверью и оставив меня переваривать эту новость. А последние слова его ещё долго звучали у меня в голове.

Я застыла напротив того, что ещё недавно было нашим домом. Чёрные обугленные стены, обвалившаяся крыша, провалы окон, будто распахнутые в немом крике рты. И всё, абсолютно всё, что напоминало о прошлом, превращено в пепел — библиотека со старыми книгами, бабушкино кресло-качалка, мои детские игрушки и три чудесных платья, одно из которых — подвенечное. Сердце тоскливо сжалось от воспоминаний о лавке тётушки Лаванды — тогда, в наполненные добрым волшебством мгновения, я позволила себе мечтать, как однажды предстану перед алтарём с любимым мужчиной. А сейчас и платье, и мечты рассыпались прахом.