Было обидно и стыдно, а горло перехватило от страха и желания позорно разрыдаться. Женщины ещё что-то говорили, бросали нелестные замечания мне в след, но я могла думать лишь о том, что Робби проговорился, и на моего волка хотят поставить ловушки.

Что же теперь делать, кто мне подскажет?

С каждым днём мне становилось всё хуже. Человеческое, что ещё оставалось во мне, отмирало всё быстрей и быстрей, и я порой не понимал, почему до сих продолжаю бороться? Почему не могу позволить зверю полностью захватить мой разум, проникнуть в каждый его уголок? Я останавливался посреди леса и мучительно думал, вспоминал, как я здесь оказался, куда спешил, увязая глубоко в снегу. А потом осознание пробирало морозом до самых костей, до кончика заиндевевшего хвоста, и я выл, вскинув морду к небу.

В один из таких вечеров я почувствовал непреодолимое желание кинуться, очертя голову, прочь из леса. К дороге, к людям – хоть это и было опасно. Меня влекло к старому поместью, где я однажды уже был. Самый дальний уголок сада зарос так, что ограду скрывали заснеженные ветки, изнутри не было видно отогнутого прута, и я протиснулся в дыру.

Как призрак, стал красться, ведомый остро-тревожным чувством. Казалось, что статуи дев, ужасных и прекрасных в своей наготе, следили за мной незрячими глазами, а каменные сатиры корчили страшные рожи мне в след. Но я шёл, скользил, прокладывая дорожку из следов под окнами, и чуткий волчий слух безошибочно вёл туда, откуда доносились звуки смутно знакомой мелодии. Да, я слышал её когда-то в прошлой жизни, когда спал не на мёрзлой земле, а на шёлковых простынях.

Шестое чувство кричало – она здесь. Снова здесь, рядом с тем ужасным человеком, накрепко пропахшем грехами и подлостью. В тот осенний вечер, когда она взяла его под руку и ушла прочь, слегка склонив голову в обрамлении каштановых кудрей, я остро почувствовал свою беспомощность. Ущербность. Хотя в той, другой жизни, эти чувства были мне незнакомы. Я мог выскочить из своего укрытия, одним мощным прыжком повалить этого человека на землю и, пока его прихвостни не успели опомниться, перегрызть ему хребет. Голодный и жестокий зверь внутри меня требовал сделать это, сделать немедленно, и меня остановило лишь присутствие Рози. Я боялся напугать её.

И сейчас, слыша, как стихают последние аккорды, как звучат приглушённые голоса, видя её силуэт в провале окна и то, как этот отвратительный человек тянется к ней, я сошёл с ума. Боль остро заточенным кинжалом вспорола грудную клетку, и я бы закричал, но из горла вырвался пронзительный вой. Звёзды будто посыпались мне на голову, но, опомнившись, я увидел – это всего лишь огни новогодних гирлянд.

Они снова хотели убить меня, наивные глупцы. Я умел прятаться, умел петлять и заметать следы, и этим неповоротливым созданиям с ружьями ни за что меня не поймать. Волчья сущность требовала насытиться кровью, почувствовать, как хрустят позвонки и рвутся слабые жилы, и лишь чудовищным усилием воли я заставил себя перетерпеть. Ради неё. Она верит в меня, и я не должен её разочаровать, превратившись в озлобленное чудовище.

И сейчас я в который раз напоминал себе, что ради неё я должен совладать с волком внутри себя. Твердил себе это каждый день, но волчья шкура неумолимо врастала в самую мою суть.

Я обещал себе не приближаться к ней. Не смотреть на её дом издали, не пытаться заглянуть в окна, не бегать в поместье того человека, когда она там. Я боялся однажды не удержаться и совершить непоправимую ошибку. Воскрешал в памяти слова проклятья, гнал от себя искушающие мысли и картины.

Проклятье можно снять лишь кровью...

Если найдётся человек…

И в этот день я снова боролся с искушением подойти и потереться о её ноги, как домашний кот, выпрашивающий миску молока.

Но не мог. Не хотел больше подвергать её опасности. Не хотел чувствовать её присутствие, которое оживляло в душе самые трепетные воспоминания.

Я слышал её зов, но не вышел на него. Я не мог её прогнать, но мог прикинуться, будто меня нет. И только глазком, только одним глазком наблюдать, как мелькает за деревьями её алый плащ.

Она не единственная гостья проклятого леса. Сегодня утром здесь были охотники. Я понимал, что они пришли за мной, но вот досада – страх не дал им войти поглубже в лес. О, страх имеет совершенно особенный запах, тот, что заставляет зверя терять голову и преследовать добычу до самого конца. Даже если кто-то из них успеет вскинуть ружьё и пробить мне сердце, я, наверное, испытаю лишь облегчение.

А пока остаётся лишь терпеть, отсчитывая безрадостные дни. Дни, пока я ещё способен думать и чувствовать.

Но зверь всё набирает силу. Боюсь, что однажды я не смогу сдержаться.

За прошлую неделю я ещё несколько раз сбегала в лес, но безрезультатно – Волчок пропал. Усидеть на месте, под крышей нашего безопасного дома было слишком тяжко – страх и тревога разливались под кожей, и я то и дело вздрагивала. Думая о моём друге, представляла, что где-то там ему готовят ловушки, и хотела предупредить его, сделать хоть что-то, чтобы не чувствовать себя бессильной.

Бесполезной.

А ещё жизненно важным казалось спросить у него одну вещь. Может глупую, безрассудную, но она будто занозой застряла у меня в мыслях, не желая покидать их.

После того случая на рынке мне казалось, что горожане стали косо на меня поглядывать и стараются перейти на другую сторону улицы – слухи у нас расползались быстро. А вчера стайка мальчишек закидала меня снежками с криками: "Волчья невеста! Волчья невеста!"

И то, как быстро сплетни дойдут до бабушки – лишь вопрос времени. Меня совершенно не беспокоило, что подумает об этом дядя Джеймс или Торн Глоуд, но бабуля – совсем другое дело. Иногда я порывалась рассказать ей всё-всё, как было когда-то в детстве. Я могла положить голову ей на колени и под убаюкивающий треск дров в камине делиться девичьими переживаниями, в то время, как она гладила меня по волосам и приговаривала:

"Ничего-ничего, детка. Всё обязательно будет хорошо".

Мне остро не хватало таких моментов, но умом я понимала, что теперь не она должна заботиться обо мне, а я о ней. И я старалась, правда, старалась, всеми силами избегая разговоров о своём будущем.

И когда я накрывала на стол незамысловатый обед для нас с бабулей, в дом буквально ворвалась миссис Бёркинс – без головного убора, запыхавшаяся и раскрасневшаяся с мороза. Я встретила её у дверей, уже почти не сомневаясь, какие вести она принесёт.

- Рози, детка... - начала она громогласно, но я приложила палец к губам, и та зашептала: -... что за глупости про тебя болтают? Говорят, ты бегаешь в проклятый лес и с волками якшаешься, - уголки её пухлых губ съехали вниз, а подбородок затрясся. Она выглядела донельзя потерянной и расстроенной. – Я не верю этим глупым сплетникам, ты не думай, - она коснулась моего локтя, а я стояла неподвижно, как изваяние, таращась на неё бессмысленным взглядом.

Воздуха не хватало, а к глазам вдруг подкатила влага – мне стоило огромных усилий загнать её обратно, чтобы не расплакаться прямо здесь.

- Проходите, миссис Бёркинс. Отобедайте с нами, - отмерев, я посторонилась, пропуская её. Голос мой сел, и я не узнавала его. Эти новости стали последней капле в чаше моего и без того хилого самообладания. Вот-вот плеснёт через край.

- Ты только не расстраивайся, ладно? – добрая женщина заглянула мне в глаза и ободряюще погладила по плечу. – Это ведь дурачок Робби начал слухи распускать, все знают, что у него не язык, а помело, - на последних словах она скривилась, будто съела что-то кислое.

Ах, миссис Бёркинс, если бы вы только знали!

- И ведь кого выбрал-то, негодник! Самую честную и безобидную девочку, - шипела она гневно, на ходу разматывая колючий шарф.

- Давайте не будем об этом, прошу, - взмолилась я. – Не хочу, чтобы бабулю тревожили эти сплетни. Вы же знаете, как близко к сердцу она воспринимает всё, связанное со мной.