Гостеприимно мне налили чай, забелили его молоком и подали, со всей помпой чайных церемоний. Глаза разбегались. Сделав глоток потрясающего сбора, я прикрыла глаза, наслаждаясь тонкими нотами шиповника и цедры, перекатывая на языке коричное послевкусие. Я потянулась к уточке, которая держала в клювике засахаренную кислятинку и уже почти откусила пернатой голову, когда услышала стук, звон и хрип.

Габриэль, выпучив глаза, держалась за горло не в силах сделать вздох. Скрюченные спазмом пальцы царапали кожу, губы посинели…

Девчонкам было еще хуже. Одна из них билась в конвульсиях на полу, задевая головой ножку стола, а вторая замерла. Под её белокурой головкой растекалась темно-багровая лужа.

Да что ж за день-то такой? Никак пожрать не могу.

Я бросилась в свою комнату, лихорадочно потроша аптечку. Разобрать покупки я так и не удосужилась, плюхнув сверток с новоприобретенными лекарствами и теперь ругала себя за леность. Вот они — ледяные колбы с иглой-поршнем.

Хаш, хаш, хаш…всего две.

Я отпустила стену в сознании, вопя о помощи, и от волнения путаясь в ногах, помчалась обратно. Я колотила во все двери и кричала «помогите», а сама бежала дальше, сжимая хрупкое стекло в ладонях. Всё завертелось как в карусели.

Сначала я вколола противоядие Габи, с трудом нащупав вялые толчки пульса, а потом Мели, та лежала рядом, в луже рвоты, быть может это её и спасет. Розовая пена пузырилась на её почти чёрных губах, но грудь лихорадочно опадала, то ли в спазмах, то ли в конвульсивном дыхании.

Я осторожно потянулась к распростертой на полу Сани. Падая, девушка стащила со стола скатерть, укрыв себя словно кружевным саваном. Смятые шедевры кондитерского искусства, словно издевка над торжеством, таяли в чайных лужах, разбитая в острое крошево праздничная посуда мешала действовать быстрее.

Оглушающая тишина, окружающая вакуумом, вдруг сменилась нарастающим гулом растревоженного улья, отрывки фраз, крики…кто-то тряс меня, пытаясь добиться ответа, а я, загипнотизированная, все смотрела, как толчками, темная и густая, будто позднее вино отцовских виноградников, кровь, вытекает из глубокой раны в боку Сандры.

Много позднее, после бесконечных часов допросов, я сидела в лазарете, поглаживая влажную и липкую, будто кожу рептилии руку Габи. Под глазами её залегли тени, у рта глубокие, несвойственные молодости, складки, а бледно-серая кожа была покрыта влажной испариной. Сухие, потрескавшиеся губы, что-то шептали, я наклонилась, практически касаясь ухом кожи и вся обратилась в слух.

— Скажи…скажи ему…пожалуйста скажи…я согласна…

— Знаешь что, подруга, — вдруг рявкнула я, — вот выздоровеешь и сама скажешь на что ты там согласна. Поняла?

На последнем слове я понизила голос, не желая разбудить Мелиссу на соседней койке. Она совсем недавно забылась тяжелым сном, а перед тем её долго рвало, так что я мысленно ругала себя за несдержанность. Поменяв холодный компресс на её лбу, вновь уселась у кровати Габи, поймав глазами настенные часы. До первой пары около трех часов, но уснуть мне было не под силу.

В допросной меня так накачали энергетиками, что сейчас я с трудом удерживала себя на одном месте, накопившаяся сила рвалась на выход.

Сандра до сих пор боролась за свою жизнь. Помимо отравления, с которым можно было справиться, пусть и не без последствий, острый осколок разбитого блюда пропорол её бок, скорее всего когда та билась в конвульсиях, чудом не задев ничего важного, но добавив к анамнезу отвратно регенерирующую глубокую рану.

Отравитель постарался на славу: яд был везде. И сухих листьях отвара, и в пирожных, и даже в кусочках колотого красного сахара, ну чтобы наверняка.

Редкий и очень дорогой. Да вот только кого именно несостоявшийся убийца пытался отравить или его целью были сразу четыре пойс, предстоит выяснить следствию, а пока мне наказали держать рот на замке и не сыпать во все стороны подробностями.

— Не знаю, — в тысячный раз я твердила дознавателю, — девочки пригласили нас отметить заключенный договор. Понятия не имею, чьими избранницами они стали, но думаю для вас не составит большого труда это выяснить, — преданно заглядывала я в глаза следователю, но в голову не пускала. В самом начале тот деликатно пытался проникнуть в мой разум, но сейчас уже ломился подобно стенобитному тарану, и злился тем больше, чем хуже у него получалось.

— Нет, я гуляла со своей ксоло. Да, у меня есть ксоло. Нет, я сама синтезировала универсальное противоядие, еще на Осте. Да, у меня есть лицензия, вы можете заглянуть в реестр медассоциации. Нет, не на яды, а на добычу и синтез красного ягеля. — Вопросы не заканчивались. Одни и те же, слова меняли своё положение и интонацию, но не смысл. Следователь так хотел поймать меня на лжи, что путал меня и путался сам.

— Достаточно, — отрезал ректор, когда следак зашел на очередной вираж. — Мирна Самерхольт уже ответила на ваши вопросы, уж коли у вас появятся новые, ответит и на них, но не сегодня.

Пары прошли как в тумане. Откат от адреналинового энергетика накрыл меня после обеда и мне приходилось предпринимать по истине титанические усилия, чтобы держать глаза открытыми и не ухнуть лицом в парту. Я была и здесь и в больничном крыле одновременно, и когда наконец-то пытки знаниями закончились, поднялась в свои покои, мечтая лишь о душе, (не о ванной, боюсь засну прям там) и сне.

Я почувствовала его еще до того, как вошла в свою спальню:

— Хочешь остаться незамеченным — смени одеколон, Тео.

— Я им не пользуюсь, — хрипло ответил мне верс, закидывая руки за голову.

Мощное, гибкое тело во всю немалую длину вытянулось на моей кровати. Нет, ну чем ему диван не угодил то? Но как только я вошла Теомир решительно встал и в два шага настиг меня, заключая в теплые, крепкие объятия. Даже из вредности я не стала противиться его близости, а приняла такую нужную мне поддержку, растворяясь на несколько томительных мгновений, отпуская контроль.

— Я так перепугался, — шептал он мне в волосы, опаляя мятным дыханием. — Хорошо, что ты ничего не успела попробовать.

Его сердце гулко бýхало, ударяясь в грудную клетку. Тео прижал меня к себе так крепко, что я едва могла вздохнуть и всё же было демонски хорошо. Прислушиваясь к его пульсу, я расслаблялась, словно под гипнозом, бум-бум, бум-бум, бум-бум. Я зевнула до хруста и слез из глаз, слабея коленями, и покачнулась.

Теомир подхватил меня на руки, укладывая на кровать. Двое суток без сна, давали о себе знать, а мощный откат от адреналина гарантировал, что я отрублюсь как минимум на сутки. Какие-то слова Тео царапнули уплывающее сознание, и я было вскинулась на подушках, но…отключилась, проваливаясь в липкий омут тяжелых сновидений.

Теплые губы на виске — последнее, что я запомнила, теряя сознание, и хриплый шёпот, щекочущий волосы у щеки.

— А я попробовала, — вскрикнула я, просыпаясь. — Я же сделала глоток от…ва…ра.

Комната встретила меня тишиной.

запахнутые гардины скрывали от меня небо, но по моим внутренним часам была глубокая ночь и я вновь попыталась уснуть, ерзая на подушках. Неуловимо, те пахли вереском и хвоей, и я зарылась в них поглубже, вдыхая тонкий аромат мыла и кожи Тео. Его самого в моих покоях не было, хотя характерно примятая постель рядом выдавала его вольность.

Заснуть так и не удалось, покрутившись, я со стоном спустила ноги с кровати, зарываясь босыми пальцами в кудрявую овчину ковра.

В смысле босыми.

— Вот же…ааааа, плевать.

Хотелось бы мне разозлиться на нахала верса за то, что раздел меня без моего на то согласия, но не смогла: на прикроватной тумбе, обернутый в промасленный пергамент, меня дожидался (ммммм, демоны побери, не только к мужскому сердцу лежит путь чрез желудок) сложносочиненный сандвич с беконом, яйцом, горчицей, солёными огурчиками, крупными кольцами красного лука и бутылка клюквенного морса. Я набросилась на взятку, (или извинение, смотря с какой стороны посмотреть) оставив лишь хлебные крошки, вымазанные острым соусом и круглую лужицу — отпечаток от запотевшей бутыли.