Я закатила глаза и рассмеялась.

— Безусловно. Моя последняя одежда была размера XXL.

В конце концов, я нашла пару серых штанов, которые приблизительно подходили по размеру, и не станут замедлять мои движения, и отвратительную зелёную хлопчатобумажную рубашку, которая была немного маленькой, но достаточно удобной. Я даже нашла потрёпанную ленту в верхнем ящике, которую использовала, чтобы убрать свои сумасшедшие волосы. Я повернулась к Рафаэлю, который наблюдал за мной с отстранённым любопытством. Как будто он чего-то ждал.

Мой взгляд снова метнулся к койке. Малачи был очень неподвижным.

— Как он?

— Ему уже лучше. Стабилен.

Я подошла на несколько шагов ближе.

— Почему он не просыпается?

Рафаэль повернулся на коленях, его взгляд остановился на лице Малачи.

— Время покажет. Ну что ж, — бодро сказал он, поднимаясь на ноги. — Мне нужно идти… к пациентам.

— Что? Как ты можешь оставить его одного, если он даже ещё не пришел в себя?

— Он не один. Ты с ним.

— Но… но…

Но я должна идти.

— Я вернусь позже. Если ты действительно чувствуешь, что должна уйти, пожалуйста, уходи. Никто тебя не остановит.

Взгляд его серых глаз встретился с моим кристально чистым, совершенно непроницаемым взглядом. Затем он повернулся и пошёл прочь.

Я всё ещё заикалась, как идиотка, когда входная дверь захлопнулась.

Я должна уйти. Сейчас.

Малачи может не позволить мне уйти, если я останусь здесь и дождусь его пробуждения. Он, возможно, бросит меня обратно в камеру. Может даже заставит меня пойти в Святилище. Он может помешать мне достичь цели пребывания здесь. Он может обречь Надю страдать здесь вечно. Кто сказал, что что-то изменилось?

Но… как я могла оставить его в одного? Как я могла оставить этого парня, который рисковал своей жизнью ради меня, даже после того, как моя глупость привела к смерти одного из его Стражей? Как я могла оставить его одного и беспомощного? Что, если он проснётся, наверное, слабый и, наверное, будет страдать от боли, и здесь не будет никого, кто мог бы позаботиться о нём?

— О, ты поставил меня в очень трудное положение, большой придурок. Как только Рафаэль вернётся, я уйду.

"А до тех пор я здесь. Я не оставлю тебя".

Взяв на себя обязательство, по крайней мере, до прибытия подкрепления, я развернулась и решила впервые по-настоящему хорошо его рассмотреть. Его оливковая кожа вновь обрела здоровый цвет. Шея, так изуродованная прошлой ночью, была гладкой, но была покрыта красными и серебряными узорами. Возможно, он будет носить этот шрам вечно. Или так долго, сколь здесь живут люди. Я скользнула взглядом вниз к его плечам и груди, животу… всё было залито кровью. Длинный толстый шрам пересекал его левое плечо — память о битве с Ибрамом-шейхом, — но это не привлекло моего внимания. У Малачи было самое впечатляющее мужское телосложение, которое я когда-либо видела вблизи. Или по телевизору, если уж на то пошло. Я не могла оторвать от него глаз. Видимо, беготня по гигантскому городу, охота на ядовитых животных-людей вылились в довольно великолепную рельефность.

— Ого. Лила, отвернись. Сосредоточься, — приказала я себе. — Капитан, давай приведём тебя в порядок.

Через несколько минут я принесла в спальню миску с водой и полотенце. Вода в городе пахла очень странно, кислятиной с металлическим привкусом. Как люди умудрялись поддерживать свою жизнь, выпивая её — и поедая эту ужасную пищу, — было выше моего понимания. Я не ела с тех пор, как оказалась тут, и… погодите-ка, это казалось действительно странным. Я пробыла в городе, по меньшей мере, два дня и совсем не была голодна.

Я окунула полотенце в миску, выжала из него лишнюю воду и приступила к делу. Я напевала себе под нос, пока работала, очищая его кожу, следя, чтобы не осталось ни пятнышка. Я трижды меняла воду в миске, прежде чем закончила, и очень сожалела, что в этом месте нет приличного мыла. То, что находилось в ванной комнате, выглядело серым и грубым, и я не могла вынести того, чтобы помыть этим мылом беззащитного, потерявшего сознание человека.

Я потратила слишком много времени и внимания на его грудь и живот, но не потеряла контроль. Я позволила одеялу, накинутому на его талию, служить мне пограничным маркером. Я никогда не могла так прикоснуться к парню, и это казалось лучшим способом сделать это — когда он был беспомощен, неспособен подняться и причинить мне боль.

Я начала мыть ему руки, и вот тогда я увидела это. Каждый раз, когда я видела Малачи, на нем была одежда с длинными рукавами, обычно с кожаными манжетами на предплечьях. Она была такой маленькой, что я чуть не пропустила её. Татуировка на левом предплечье.

Пятизначное число с маленьким треугольником под ним.

На уроках я была внимательна. Большую часть времени. Когда я увидела татуировку, у меня в памяти всплыло ясное, как божий день, видео, которое мы смотрели на уроке истории в начале года. Тощие, как палки, люди за заборами концлагерей, пустые глаза за пределами мольбы. Нацисты наносили на их руки числовые татуировки. Мог ли он быть?..

Я провела пальцами по татуировке.

— Откуда ты взялся, Малачи? Какая у тебя история?

Я закончила мыть его, тщательно вытерла и натянула одеяло до плеч, когда по его коже побежали мурашки. Я подошла и села рядом с его головой. В состоянии покоя лицо Малачи уже не было таким свирепым, в отличие от того каким оно было, когда он бодрствовал. Оно было мягче. Малачи выглядел моложе, как будто его ещё не ранили. Я знала, что это неправда, но, всё же, глядя на его расслабленное и умиротворенное выражение лица, я могла представить себе другого его.

Я провела ладонью по его шее, где шрам был тёплым и гладким под моими пальцами, по его ключице к груди. Я положила руку на его сердце, чувствуя, как оно ровно бьётся. Я не желала отказываться от порочного удовольствия от его кожи. Мне было интересно, что бы он почувствовал, если бы он знал. Оттолкнул бы он меня, если бы посчитал это надругательством. Я бы так и сделала, если бы была на его месте.

Но что-то в том, как он смотрел на меня, заставило меня подумать, что он хотел бы, чтобы я прикоснулась к нему. От этого мои действия не становились правильными, но это был мой шанс, каким бы постыдным он ни был. Я хотела знать, каково это, когда выбор был за мной. А не когда я была под контролем.

Я склонила лицо к его лицу, поглаживая пальцами его подбородок. Под его закрытыми глазами залегли тёмные круги. Я вдохнула запах его кожи. Вблизи он выглядел таким юным, таким изысканным. Я прижалась лбом к его лбу и опустила взгляд на его губы.

Мне было семнадцать лет, и я никогда не целовалась с парнем. После всего, через что я прошла, я никому не позволяла так близко подходить ко мне, особенно после Рика…

Я стиснула зубы и отогнала воспоминания прочь, не желая, чтобы они испортили этот момент. Мой момент. Незаметно, наедине с ним, мне было так любопытно узнать, каково это будет. Было ли это так здорово, как все об этом говорили? На что это будет похоже? Каково это будет с Малачи?

Повинуясь импульсу, я легонько провела губами по его рту. Мою кожу покалывало там, где она касалась его. Я облизала губы и попыталась снова, задержавшись на мгновение, закрыв глаза и прижавшись, когда границы между нами растворились.

Ничего себе. Стоп. Я отстранилась, сердце бешено колотилось, и мне стало стыдно за себя.

— Что, чёрт возьми, со мной не так?

Уж кто-то, а я знала, каково это — не иметь выбора, так почему же я так поступала с ним?

— Прости, Малачи, — прошептала я, отстраняясь от него. — Такого больше не повторится.

Хотел бы я объяснить, почему это вообще произошло.

Я взяла его за руку, провела пальцем по татуировке на руке и положила голову на край кровати.

— Очнись, пожалуйста. Просто очнись. Я должна поблагодарить тебя, а потом мне нужно уйти.

Я звала его, держа его руку в своей, в течение нескольких минут, часов или дней, пока усталость не овладела мной снова.