Я смотрела на него секунду, ожидая, что он отодвинется, почувствует себя неловко и сменит тему. Но он сидел совершенно неподвижно, глядя на меня и ожидая, не скажу ли я ещё что-нибудь. И к своему удивлению, я обнаружила, что готова говорить дальше.

Я подтянула колени к груди.

— Знаешь, что хуже всего? Я провела почти год своей жизни в колонии для несовершеннолетних, потому что отказалась от любого медицинского обследования и никому не сказала, что он сделал. Наверное, я не хотела признавать, что это действительно произошло.

Он выпрямился, как будто его пронзило электрическим током.

— Они поместили тебя в исправительный центр? За что?

Я была почти уверена, что он представлял себе нечто гораздо худшее, чем "КДН"[6].

— Всё было не так уж плохо, Малачи. Я хочу сказать, это было отвратительно, и я должна была быть осторожной. Но я упрямая, и через несколько месяцев люди поняли это и оставили меня в покое.

Его руки дрожали, когда он прижимал их к бёдрам, словно делал всё возможное, чтобы удержать их там.

— Я не понимаю. Почему тебя держали в тюрьме, если он был тем, кто… кто…

— Это случилось в ночь, когда я пыталась покончить с собой. Казалось, что другого выхода нет. Он нашёл меня, пока не стало слишком поздно, и вернул меня обратно. Но я всё ещё была в той же ситуации, и я не могла больше этого выносить. Я просто немного… сорвалась. Я выбила из него всё дерьмо. Я сломала ему нос и челюсть. Из-за меня у него было сотрясение мозга. Я хотела убить его. Я могла бы убить его. Но я остановила себя. И Дэбби, моя приёмная мама, позвонила в полицию. Они, вероятно, дали бы мне гораздо меньший срок, если бы я рассказала им, что он сделал, но я не могла вынести этого разговора. Я… я и, правда, не могу поверить, что говорю об этом сейчас, с тобой.

Я прижалась лбом к коленям и накрыла голову руками. Мне следовало держать рот на замке? Будет ли он смотреть на меня иначе теперь, когда все его подозрения подтвердились?

Сломленная: так меня называла Анна. Но я не хотела быть ею. Я хотела, чтобы Малачи увидел меня целой. Не сломанной. Не используемой.

Очень осторожно он отстранил мои руки и приподнял мой подбородок пальцами. Он взял мою руку и бережно сжал в своей.

— Пожалуйста, не прячь от меня своё лицо, Лила.

У него было такое застенчивое, очаровательное выражение лица, что моё сердце пропустило удар.

Я заправила волосы за ухо и посмотрела на наши руки. Моя рука казалась маленькой и безвредной, зажатой меж его ладоней. Мне хотелось свернуться калачиком в этих руках, тёплых и покровительственных, и отдохнуть там несколько минут, часов или дней. Мне хотелось спрятаться вместе с ним, и я больше не хотела думать об этом. Я хотелось осуществить это. Я придвинулась ближе, зарываясь под его руку, пока она не оказалась у меня на плечах.

— Прости, — прошептала я. — Мне это нужно. Ты не против?

Он вздохнул и откинулся назад, положив мою голову себе на грудь.

— Нет, я не против.

Мы сидели молча, позволив нескольким эпизодам "Баффи" унести нас от наших забот. Он рассеянно поглаживал меня по волосам, наматывая их на пальцы и разглаживая их по моей спине. Я расслабилась в его объятиях, и он прижался щекой к моей макушке. Это было приятно. Лучше, чем хорошо. Естественно. Безопасно. Чисто, правильно и цельно… и совсем не так, как я ожидала, когда решила отправиться в ад.

— Лила, могу я кое-что спросить у тебя?

— Мммм?

Я почти заснула, опьяненная ощущениями от нахождения в его объятиях.

— Что сказал тебе мой голос в башне? Что ты слышала?

— Ты сказал, что тебе нужно увидеть меня снова. Всё в порядке, я знаю, что это было только моё воображение.

— Может быть. Я всегда слышу голос брата, когда прохожу через башню. Именно тогда, когда мне это нужно, когда я хочу сдаться, я слышу его. Но на этот раз голос, который я слышал, был твой.

— Серьёзно? Что я тебе сказала? — пробормотала я.

— Ты тоже сказала, что тебе нужно увидеть меня снова.

— Это помогло тебе?

— Больше, чем ты думаешь.

Я крепче обняла его за талию, не желая ничего с этого момента, кроме того, что сейчас происходило. Я поняла, насколько это необычно, учитывая город и все его несчастья, учитывая, что ты можешь получить всё, что захочешь, но это никогда не удовлетворит тебя достаточно.

Этот простой миг, когда я прикасалась к нему, чувствовала его дыхание, его рука гладила мои волосы — это было всё, на что я могла надеяться, всё, чего я могла хотеть. Я была переполнена им, этим тёплым, жужжащим чувством в моей груди, и это полностью удовлетворяло меня.

Интересно, может быть, это всё-таки то, что мне нужно? 

Я проснулась в тишине. Мне снилось, как я утешаю Малачи, плачущего над телом Мазикина, очень похожего на меня. Во сне я поняла, что мёртвым Мазикиным была моя мать.

Я не открывала глаза, позволяя пробуждающемуся сознанию воссоединиться с моим телом. Малачи со мной не было, на диване я лежала одна. Должно быть, я заснула там, прильнув к нему, взяв от него всё, что мне было нужно.

Я была укрыта заплесневелым грубым одеялом. Его потёртые края щекотали щёку. Интересно, накрыл ли меня Малачи, посчитав, что я могу замёрзнуть? От одной этой возможности мне стало теплее, чем когда-либо я смогу согреться под одеялом.

Я размышляла о прошедших днях и о переменах, которые они принесли. За всю свою жизнь я не могла припомнить, чтобы позволяла людям вступать в физический контакт каким-либо иным способом, кроме самого необходимого. Я всегда напрягалась, когда думала, что кто-то может прикоснуться ко мне, уклонялась, когда люди пытались это сделать, и набрасывалась, намеренно или нет, когда это прикосновение причиняло боль или напоминало мне о вещах, которые я хотела забыть. Это защищало меня, но и не позволяло сблизиться с другими людьми, физически и эмоционально.

Наверное, это и был тот самый надлом, о котором говорила Анна.

Я вела себя так даже с людьми, которые заботились обо мне. С Дианой. С Надей. Сколько раз я вздрагивала, когда они гладили меня по спине? Сколько раз я отмахивалась от их объятий? Я не могла одернуть себя, даже когда видела их обиженные взгляды.

Я думала, что потеряла способность наслаждаться прикосновениями. Я подумала, что, может быть, никогда уже не испытаю таких чувств. Я верила, что так будет всю оставшуюся жизнь.

С Малачи всё было иначе. Все мои инстинкты всё ещё были на месте; они тревожно зудели, когда он заставал меня врасплох. Но они умолкли с той поры, как я вырвалась из тёмной башни и унизительно призналась в том, что со мной произошло. На деле, я хотела, чтобы Малачи прикоснулся ко мне. Я была уверена, что это единственное, что может помочь. Это было приятно. Удивительно приятно. Словно и его фигура, его запах, его фактура, его движения, его ритм, всё это было создано для меня.

То, что я чувствовала к нему, быстро поразило меня и неконтролируемо росло в течение нескольких дней. С каждым мгновением, проведённым с ним, с каждым спокойным, внимательным действием, с каждым осторожным и нежным прикосновением я всё глубже погружалась в эти чувства. Я понятия не имела, как буду выбираться наружу.

В аду опасно влюбляться. Но неужели со мной происходило именно это? Я не знала, на что это должно было быть похоже. Я любила Надю, но это было совсем другое дело, и, конечно, я не чувствовала себя так, как сейчас. Мои чувства к Наде были сильны. Они сделали меня решительной и сильной. Чувства к Малачи были хрупкими и полными надежд, уязвимыми и легко разрушаемыми. Я хотела быть рядом с ним, опереться на него. Я хотела, чтобы он обнял меня. Мне хотелось утешить его, взять за руку. И прошлой ночью я была уверена, что хочу поцеловать его, хотя это было немного пугающе… слишком неконтролируемо. Все это вышло из-под контроля.

Я потёрла лицо руками, окончательно прогоняя сон.