— Есть ли лекарство?

— Конечно, но не все готовы к этому. Думаю, некоторым людям эта болезнь нравится больше. Для них это привычно, и они не хотят отказываться от этого, даже если знают, что могут быть исцелены от этого. Само лекарство, конечно, очень трудно принять, — сказал он с сожалением в голосе.

Я подумала о Наде, которая была там, в этой огромной темноте, одна в своём горе. Но Малачи говорил, что есть выход, способ излечить Надю от её печали. Она снова станет целой и невредимой. И я позабочусь, чтобы это случилось.

Малачи прислонился спиной к стене. Он указал на белое здание на дальнем краю города, то самое, которое так ясно манило меня перед тем, как я вошла во Врата. Оно всё ещё тянуло меня, заманивая вперёд.

— Это Святилище, — сказал он.

Я машинально сделала шаг назад. Здание, которое притягивало меня как магнит, было тем самым, которое я ещё не была готова посетить.

— Полезно знать, — пробормотала я.

Он закрыл глаза, когда на нас обрушился лёгкий порыв ветра. Это было самое близкое ощущение к свежему воздуху, которое я когда-либо испытывала, и я увидела, как грудь Малачи расширяется, когда он вдыхает его. Я снова повернулась к востоку. Здания здесь были не такими высокими, и городская стена была хорошо видна. За ним виднелся дикий лес. Огромная стая птиц вырвалась из-за деревьев и перелетела через кроны деревьев. Прямо над ними низко висела полная и яркая луна. По крайней мере, я предполагала, что она была яркой. Вуаль, висевшая над городом, притупляла её красоту и делала сияние слабым и серым.

— Темнота — это часть города, — сказал Малачи, заметив, что я прищурилась. — Но если ты умеешь смотреть, то можешь отличить день от ночи. Ты можешь видеть солнце. Его свет не достигает нас здесь, но я научился видеть его.

— Как давно ты здесь?

Я боялась, что уже знаю ответ, примерно. Но ради него я надеялась, что ошиблась.

Он вздохнул.

— За течением лет уследить труднее, чем за течением дней. И я стараюсь не думать об этом. Какой сейчас год в мире смертных?

Я ответила ему и тут же пожалела.

Он снова опустил глаза на свои ботинки.

— О, тогда это было очень давно. Дольше, чем я думал. Я не хочу тебе говорить.

— Прости. Мне не стоило быть такой любопытной.

Ещё один вздох. Его пристальный взгляд переместился на меня, и он нерешительно сказал:

— Я живу в этом городе уже около семидесяти лет.

Я немного подсчитала в уме и кивнула. Насколько я могла припомнить, этот срок как раз подходил. Это означало, что он должен был умереть… покончить с собой… в начале 1940-х годов.

Он выглядел настороженным, словно пытаясь понять мою реакцию.

— Ты не выглядишь удивлённой.

Я взяла его руку в свою. Когда я пальцами скользнула под манжет его рукава, он вздрогнул, но тут же запутался в моём пристальном взгляде и замер. Я задрала его до локтя и провела большим пальцем по татуировке.

— Я видела её. Когда ты был без сознания. Я точно не уверена, но кое-что узнала об этом в школе. О том, что нацисты делали с евреями и другими людьми, попавшими в концлагеря.

— Да. Анна сказала мне, чему теперь учат в школе. Что люди называют это "Холокост". Ужасное слово, но оно точно подходит, — он наклонил голову, и его глаза остановились на татуировке. — История. Иногда она кажется мне очень свежей. В другое время кажется, что это было тысячи лет назад. И во все времена она кажется мне меньше, чем это слово. История велика. Для меня это была просто моя семья, и мой район, и мой город, медленно смыкающийся вокруг меня. Сначала я даже не заметил, что всё это сжимается, душит и разваливается на части. Я был слишком мал, чтобы понять это. Но тогда я не верил, что всё может стать ещё хуже, но всё становилось ещё хуже. И продолжило становиться только хуже.

Я сжала его руку.

— Мне очень жаль.

Я не знала, что меня больше огорчало: то, что он пережил, или то, что я заставила его говорить об этом.

— Всё в порядке, — заверил он меня, но его голос говорил об обратном.

 Он позволил себе оторвать взгляд от татуировки и посмотреть на луну, и я наблюдала, как выражение его лица медленно трансформировалось из печального во что-то более мягкое.

Стремление.

Ему очень хотелось сбежать. В эту самую секунду он убегал. Я хорошо знала это чувство, глядя на пятно на стене, где обои отклеились, и представляя, как я ползу на другую сторону, далеко от того места, где я на самом деле была, от того, что я на самом деле переживала. Сколько раз я уже это делала? Сколько раз я так сильно концентрировалась, что покидала своё собственное тело? Сколько раз это спасало меня от того, чтобы не разбиться на миллион осколков?

Он казался таким отстранённым, что мне пришлось спросить:

— Ты здесь?

— Нет, — прошептал он.

Я не знала, радоваться мне или грустить, потому что хотела, чтобы он был со мной, но и хотела, чтобы он был свободен. Казалось невозможным иметь и то, и другое. Я протянула руку и прикоснулась к его лицу, к вздувшимся морщинам там, где я поцарапала его в панике, к угловатому изгибу его челюсти, к ощущению железного шёлка его кожи.

Я рукой скользнула вниз, к его груди. Я положила ладонь, желая впитать тепло и биение его сердца. Я почти ожидала, что он оттолкнёт меня. Вместо этого он раскинул руки и схватился за железные перила, которые окружали нас, оставляя себя открытым, давая мне контроль.

Я положила другую руку ему на талию и наклонилась вперёд, прижавшись лбом к его груди. Это было то же самое положение, в которое я поставила его, когда совершила свою жалкую попытку соблазнить его ради несуществующего ключа. Сегодня моё сердце билось так же быстро, как и тогда, и его тоже. Но на этот раз я ничего не хотела от него, кроме того, чтобы он был рядом со мной. Костяшки его пальцев побелели, пока он держался за поручень, словно от напряжения. Или потому что он сдерживался. Но выражение его лица было отстранённым, и не похоже, что он скоро вернётся. Поэтому я решила присоединиться к нему.

Я сделала глубокий вдох, вдыхая запах его кожи и пота, и повернулась лицом к лесу. Он был позади меня. Это ощущалось правильно, потому что после сегодняшнего вечера я знала, что он не причинит мне вреда.

На самом деле, я знала, что ему было больно быть тем самым. Тем, кто взял на себя роль моего демона, просто чтобы помочь мне изгнать его. Даже притом, что демон не совсем исчез, было достаточно тихо, чтобы я сделала шаг назад и позволила теплу Малачи пробежать по моей спине. Я протянула руку, освобождая его руки от мёртвой хватки на перилах. Я направила его руки вокруг себя, пока не оказалась в безопасности внутри его рук. Если не считать колотящегося сердцебиения и учащённого дыхания, он даже не намекнул мне, что чувствует по этому поводу. Он просто позволил мне обернуть его вокруг себя, как одеяло, как доспехи.

— Малачи, могу я быть с тобой прямо сейчас, где бы ты ни был?

Он двигался очень медленно, словно боялся разбудить мои воспоминания и страхи. Но на этот раз я обрадовалась тому, что он крепче обнял меня, и откинулась назад, и он уперся подбородком в мою макушку.

— Я думал, ты никогда не спросишь, — сказал он очень тихо. — Да. 

— Лила, вставай. Пора идти, — прощебетала Анна.

Я застонала и перевернулась на другой бок. Я слишком долго оставалась в башне с Малачи, но мне было так хорошо, что я не сожалела ни капельки. Он обнимал меня, не говоря ни слова, и мы оба смотрели на далёкий лес, мечтая каждый о своём, дыша вместе, и длилось это, наверное, несколько часов. А может быть, прошло всего несколько минут.

Этого было недостаточно.

Когда луна пересекла небосвод, Малачи отпустил меня, напомнив, что мы выходим рано утром. Он был молчалив, как будто только половина его вернулась из путешествия за городскую стену. Он снова стал с осторожностью избегать ненужного физического контакта, как только мы достигли лестницы. Я чувствовала потерю, как будто между нами выросла какая-то баррикада, такая же как я построила, чтобы защитить себя, но теперь не могла найти способ её обойти.