— Эпитафии пишут на мертвом языке. Авила. Мою дочь зовут Авила. Птица. И тебе не отобрать ее крыльев, потому что они в ней. Это ее природа. Это мой дар ей.

— Тина, я очень прошу тебя не убиваться. Брина не желает помочь тебе. Она мстит мне через тебя. Неужели тебе нравится быть орудием мести? Однажды ты нашла в себе силы побороть ее. Отчего же сейчас ты склоняешь перед призраком свои колени?

— Потому что я больше не верю в сказки, в которых чудовище превращается в принца. Чудовище остается чудовищем, а клетка всегда будет клеткой. Даже Бог дал своим детям право выбора, а ты отобрал мое яблоко, потому что ты трус, Александр.

— Я не трус, — все так же спокойно отозвался граф. — Но я хочу счастья.

— Его не взять силой. Неужели история с Бриной тебя ничему не научила? Ты смешон и жалок, Александр. И я никогда тебя не полюблю.

— Доброго дня, милая, — граф с шумом поднялся с пня. — Поцелуй за меня Авилу и не порти себе день напрасными поисками.

— Я не остановлюсь никогда. Я желаю свободы, и тебе не дано убить во мне это желание.

— Я никогда не собирался убивать его, Тина. Я предложил тебе взамен любовь. Неужто одинокая свобода тебе милее заточения со мной?

— Ты не предложил мне свою любовь, — зло усмехнулась вилья. — Ты мне ее навязал. У меня не было выбора.

— А если бы я дал его тебе?

— Но ты никогда его не дашь. Потому что ты трус. Потому что ты помнишь, как я взяла ключи. Ты — трусливое чудовище.

Больше она не смотрела на него, снова растворившись в своем материнском ворковании. Граф медленно двинулся к двери, осторожно прикрыл ее, как врата в земной рай, и уставился на темную фигуру профессора Макгилла.

— А вы не думали поговорить с Бриной? — начал без приветствия Эмиль.

— Думал? Я говорил с ней и не раз. Она не желает мне отвечать.

— Может, вы не так просите?

— А чего вы хотите добиться, профессор? Чтобы женщина смирилась со своим поражением? Профессор, вы слишком мало читали книг о любви. Этого не было, нет и не будет. Женщина никогда не смирится. Ни с чем. Фатальная женщина. А именно такими наградила меня злорадная судьба. Кстати… Простите меня.

Граф без стука распахнул дверь в сад.

— Тина, если у тебя будет минутка, то мне хотелось бы на закате обсудить с тобой поездку в Петербург.

Она ничего не ответила, и Александр захлопнул дверь.

— Куда?

— Спроси Дору.

Эмиль нашел брата подле горбуна, склонившегося под тяжестью амбарного замка и стопудовой цепи.

— Я поставил на склеп кодовый замок. Убери эту дурь — она сбивается кочергой!

— почти взвизгнул юный граф и обернулся к брату. — Ну скажи ему свое веское профессорское слово!

— У отца запоздалое свадебное путешествие?

— А, ты про Питер… Нет, очередное помутнение рассудка! Я не могу ему ничем помочь. Но я согласен танцевать с мачехой на крыше. Тебя, кстати, не приглашают. Тебя наоборот следует убрать из этой схемы.

Эмиль покачал головой, а Дору схватил замок и запустил им в дальние кусты, а цепь велел горбуну закрутить вокруг дуба.

— И черного кота не забудь найти! — крикнул он уже зло и набрал на двери склепа нужный код.

— Что за код?

— День рождение Тины. Она ни в жизни не догадается.

Дору улыбнулся, Эмиль же расхохотался в голос.

Александр так и не исполнил просьбу Валентины — не станцевал с ней свадебный танец до конца. Не исполнил, потому что графиня забыла, что когда-то пожелала станцевать с ним вальс. Сейчас граф вознамерился во что бы-то ни стало облачить жену в платье невесты и увести в танцевальную залу. Вилье следовало напомнить, как танцевать, до поездки в Петербург, на которую та согласилась простым кивком, и Александр не был уверен, что его вилья вообще поняла, что ей предложили.

— Пойдем танцевать! — бросил он с порога.

Валентина крутилась перед зеркалом в свадебном платье, которому Ива волшебным образом сумела вернуть девственную белизну, и была не рада вторжению в свою башню. Глаза вильи сузились, но на сей раз не от злобы, а от еле сдерживаемого смеха, который выдавали дрожащие губы. Но граф нисколько не смутился: он предполагал, что может не понравиться жене во фраке.

Валентина оставалась босой, и Александр принес ей туфли прямо к зеркалу, но графиня их проигнорировала, зато поднявшись на носочки, потерлась носом о скользко-гладкий подбородок графа. Александр снова не удивился — пятница как- никак. И поспешил нагнуться к ней, чтобы ухватить губами за нос, но удержался на носу лишь на миг, потому что через секунду вилья уже отпрыгнула от него к двери, продолжая все же удерживать его руку в своей. Граф улыбался, чувствуя, как вздрагивает на мертвой груди шелк сорочки от сладостного наслаждения метаморфозой вильи.

В замке было тихо. Дору предложил услуги тапера, но граф сказал, что включит музыку на его телефоне, что и сделал, прежде чем подать супруге руку. Только Валентина не сразу ее заметила, любуясь своими отражениями в многочисленных зеркалах. Граф выждал с минуту и вплотную подступил к обладательнице белого платья.

— Не кусаться! — как-то слишком серьезно выдала Валентина и опустила руку ему на плечо.

Пальцы графа мягко заскользили вниз по ее тонким, чуть ли не прозрачным, рукам. Кожа вильи блестела, будто покрытая тонким слоем льда, и отсвет зажженных свечей бегал по ней, точно болотные огни. И вилья, и платье жаждали танца. Графу даже показалось, что горящие серые глаза устремлены на него с нескрываемым обожанием. Такая мысль привела его в смущение — нет, обожание ему, конечно же, померещилось.

Губы Валентины дрожали, силясь не сложиться в улыбку. Граф видел, что жену снедает нетерпение, и медлил нарочно. Ему нравилась ее напряженная спина, и сам он ощущал под шелком сорочки такие же приятные покалывания. Ему даже захотелось проверить, застегнуты ли все пуговицы, но для этого нужно было отпустить хоть одну руку вильи, а он боялся, что та упорхнет, и даже тяжелый кринолин не удержит ее на земле.

И вот щедро натертый Ивой паркет заскользил под подошвами черных ботинок — граф наконец внял молчаливой мольбе вильи и потянул ее в сторону по яркому квадрату инкрустированного дерева, не дожидаясь нужного такта. Улыбка, вспыхнувшая на темных губах графа, радугой звенящих колокольчиков перекинула воздушный мост к лицу графини, озарив его таким же счастливым светом. Александр вел жену по кругу, осторожно, выверено, самозабвенно, считая каждый ее шаг, словно живое сердце, и даже не заметил, как смолкла музыка. Вознамерившись развернуться к роялю, чтобы включить следующий вальс, граф почувствовал, как хватка вильи тут же усилилась — неужели графиня испугалась, что ее муж сбежит?

— На эту ночь ты мой! — капризно сказала она, оттаскивая графа от рояля в темный, не выхваченный свечами, угол танцевальной залы.

— Я — твой на вечные времена.

Руки Александра твердо легли на затянутую шнуровкой белоснежную талию.

— Ты уже давал подобное обещание Брине, — на этот раз серьезно произнесла Валентина.

Однако не сделала никакой попытки освободиться от жесткого плена, в который поймали ее руки вампира.

— Это было при жизни, но ничто не вечно под солнцем. Я повторяю его под луной и готов скрепить свое обещание…

— Ты ведь обещал не кусаться! — вдруг дернулась от него вилья с такой силой, что граф на мгновения выпустил ее, но тут же, как хищник, бросился следом, чуть не сбив с ног, и схватил на этот раз уже за локти, а не за талию.

— Ты до сих пор веришь обещаниям вампира?

Его голос стал низким и глухим, а глаза все ближе и ближе притягивали серый взгляд, пока носы не соприкоснулись, не позволяя встретиться губам.

— Ты ужасно непоследователен, Александр! Клянешься в вечной любви и тут же говоришь, что все твои слова — ложь. Чему я должна верить? Первому или второму?

— Себе, — мягко улыбнулся граф, медленно очерчивая на ее носу круг кончиком своего носа. — Верь себе и тому, что ты чувствуешь…