— Она моя! — закричала Валентина пронзительно и зло.

Александр приподнялся на локтях и улыбнулся. Ничего нового, все настолько предсказуемо, что уже даже смешно. Он и отсюда может любоваться ее животом — вот так: снизу вверх. Это неописуемое наслаждение видеть легкую складку под милым подбородком и упругие соски, на которых топорщилась грубая ткань одеяния, а под грудью ровными складками собиралась мокрая ткань, чтобы распластаться по большому животу, на котором отчетливо проступало кольцо пупка. Валентина стояла перед ним в полный рост. Подол, волочащийся сзади по земле, но спереди едва прикрывал колени, оставляя открытыми босые, немного припухшие ноги. Она была прекрасна, укутанная отросшими ниже пояса волосами, в которых сейчас от легкого ветерка болтался, будто маятник, черепаховый гребень.

— Я люблю тебя, — прошептал Александр едва слышно.

Однако вилья услышала его, повела ногой по воде и сделала шаг к вампиру, продолжавшему лежать на траве.

— Ты забыл добавить слово "Тина", — прошипела она и замерла, едва коснувшись босой ногой ботинка.

Александр отдернул ногу и стащил сначала один, а затем и второй ботинок. Он улыбнулся и неожиданно подался вперед, чтобы успеть захватить в плен мокрые лодыжки до того, как вилья сообразит отпрыгнуть, чтобы по их негласной игре заманить любовника в воду. Граф отрицательно мотнул головой и широко улыбнулся.

— Я ничего не забыл. Я сказал, что люблю тебя, и к этим трем словам мне незачем что-либо добавлять.

Пальцы его мягко скользнули вверх по ее влажной ноге, а ухо уловило шелест развязываемого вильей пояса, и мокрый подол тотчас укрыл его руки. Она приняла игру, и теперь уже можно было не удерживать ее силой, поэтому Александр высвободил руки из мокрого плена и, стоя перед вильей на коленях, принялся закручивать подол вверх, пока не уткнулся носом в расплющенную пуговку пупка. Осторожно коснувшись губами натянутой кожи, он в который раз с радостью ощутил ее тепло, не обманчивое, а настоящее. Александр внимал быстрому сердцебиению дочери, надеясь, что будет слышать его вечно, и оно не замрет для него навсегда в какую-нибудь жуткую ночь.

— Чего ты ждешь?

Голос будущей матери прозвучал слишком недовольно, и граф медленно повел носом вверх и запрокинул голову, чтобы увидеть сияющий потаенной страстью серый взгляд. Он вновь улыбнулся, одними губами повторив заветных три слова, и медленно поднялся, стараясь не коснуться живота узлом кушака. Вилья уже подняла руки, и платье легко скользнуло вверх, оставляя свою владелицу в первозданной красе, явив миру самый прекрасный символ плодородия матушки Земли. Александр растянулся на траве, как парящая в небесах летучая мышь. Теперь пришел черед вильи коснуться умелыми тонкими пальцами крепко затянутого узла на кушаке его халата.

В небесах сияла полная луна, играя отражением в дрожащих водах пруда. Александр с трудом подавил тоскливый стон: увы, вот уже много недель он не может почувствовать своей грудью ее грудь, но ведь это не навсегда… Он быстро перехватил рукой гребень и поманил вилью к себе, медленно отступая под яблоню. Она покорно опустилась на колени и поджала под себя ноги. Граф осторожно притянул ее к себе, подхватывая волосы, чтобы рассыпать их на своей руке и коснуться зубьями гребня. Вилья в сладкой истоме откинулась на холодное плечо графа. Чем мягче скользил по влажным волосам гребень, оставляя за собой ровные борозды, тем призывнее открывались навстречу графу губы, от которых отражался ледяной свет луны, но Александр запретил себе отводить глаза от густых льняных волос.

Пальцы, прорвавшиеся сквозь льняную пелену к блестящему от воды телу, сами стремились туда, где стучало живое сердце, где острый локоть или коленка могли ткнуть ему ладонь, заставив улыбнуться совсем без злобы, совсем без страсти — так, как он умел улыбаться давным-давно живым. От легкого толчка вилья дернулась, но граф ловко перехватил ее под грудь и удержал подле себя, не позволив скинуть его руку с любимого живота.

Валентина еще раз попыталась высвободиться и только приоткрыла рот, чтобы выплеснуть на графа свою злобу, как он ловко завладел ее губами и не отпускал до тех пор, пока острие локтя не исчезло, и малышка не затихла в животе, оставляя подлунную пятницу всецело родителям.

Граф вновь перекинул льняные волосы вперед и принялся любовно расчесывать, чтобы заново сыскать себе расположение сказочной графини. Валентина повернула к нему голову: глаза ее утратили злобный блеск. Рука больше не била его в грудь в надежде вырваться, а ласково скользила по щеке вверх, чтобы погрузить пальцы в его короткие, омытые ночной росой, волосы. Граф с улыбкой смотрел на луну, осторожно гладя вытянутую стрункой, ставшую вдруг теплой, спину вильи.

Льняная голова вновь откинулась ему на плечо, и граф трепетно попробовал на вкус кисловатые от клюквы губы. Теплое тело трепетало в его руках, мягкий шелк волос щекотал нос — и в унисон их ласкам постанывал на ветру проснувшийся после зимы фруктовый сад. В отступающей ночи темные краски понемногу начинали тускнеть, готовясь налиться живительным соком зарождающегося дня. Граф накинул халат, застегнул брюки, сунул босые ноги в ботинки и легко поднялся с травы, держа у груди полусонную вилью.

В ее руке болтался его пиджак. Она уже не требовала крыльев и не стремилась улететь. Она покорно прижималась к груди графа, тряся длинными волосами в такт скорой походке вампира. Александр стремглав взлетел по лестнице и ворвался в спальню, уже чувствуя спиною рассвет. Здесь же его ждала желанная темнота. День остался за плотно закрытыми ставнями.

Граф замер у кровати, не решаясь положить на белоснежные простыни засыпающую вилью. Он знал, что это последний день, когда она безраздельно его. Только это был еще и первый день, когда он не назвал ее субботней ночью именем Валентина: камин в кабинете давно остыл, а сказки всегда имеют двоякий конец. Без капли сожаления граф осторожно опустил драгоценную ношу на простыни, поправил под льняной головой подушку, прикрыл тело одеялом и присел на самый край постели, чтобы ненароком не потревожить первые минуты безмятежного сна своей вильи.

Он смотрел на уже до боли знакомое лицо и не понимал, отчего по его щеке катится слеза. Не понимал, оплакивает ли он девушку Валентину или приветствует вилью. Он уже вот так же сидел подле нее живой, чуть больше года назад, и теперь точно знает, что Тина умеет разозлить своего Александра, но ее Александр постарается не злиться…

Александр Заполье тихо скинул ботинки, бросил на стул халат и осторожно перелез через спящую жену. Полог тихо закрылся за его спиной, погружая их маленький мирок в дневную тьму. Александр опустил голову на подушку и уткнулся носом в пахнущие тиной волосы. Его рука осторожно скользнула по плечу вильи, чтобы замереть на животе. Почувствовав легкий толчок, граф улыбнулся и прошептал:

— Это наш день, твой будет следующий…

Небо за ставнями посветлело, вершины гор окрасились багрянцем, но за пологом было темно и покойно.

— Какого ангела!

Это Дору, не дойдя до столовой, стремглав понесся в дальнюю залу, служившую в стародавние времена комнатой для игры в мяч. Шелест сена причинял ушам нестерпимую боль. Такую, что на глазах проступили слезы.

— Святой Боже, Серджиу! Во что ты превратил зал?!

Игровой комнатой не пользовались почти три столетия, и любые манипуляции горбуна могли потревожить лишь пауков, укачивавших своих жертв в огромных серых гамаках под высокими темными потолками.

— В конюшню?!

Горбун замер с вилами в позе заправского солдата и молчал.

— У него совсем поехала крыша… Вот скажи, мы зря тащили в замок новую ванну?

Дору вцепился в свои растрепанные волосы и оттянул передние пряди за уши, но ответа так и не услышал, зато увидев, как побледнел слуга, обернулся к двери: граф стоял на пороге босой в закатанных выше колен влажных штанах и в наброшенной на голое тело рубашке, держа перед собой стопку полотенец.