Граф поднял стекло, и Дору пришлось отступить от машины. Вольво уехала, и он сел к Эмилю.

— Как отец?

— На удивление, спокоен, — отозвался Дору и отвернулся к окну.

Машины ехали друг за другом. И браться знали, что за час Александр Заполье не проронил ни звука. И вдруг сказал:

— Этот год был одним из тех немногих, в которые я чувствовал себя счастливым. Только понял я это лишь сейчас. Спасибо тебе, Тина.

Дору повернулся к рулю. Эмиль смотрел на него, а не на дорогу.

— Есть хоть один шанс? — спросил тихо юный граф, но молодой профессор в ответ молча покачал головой.

Домой они добрались за две ночи: вампиры не соблюдали скоростной режим, а на запруженных участках дороги другие машины при их приближении вежливо жались к обочине. Гроб тут же занесли в склеп, где и летом было довольно холодно: положились в том на горбуна. Заодно приказали Серджиу сколотить новый гроб. Он закончил его к следующему вечеру, но на обивку ушел лишний день. В итоге шел уже пятый день с момента смерти Валентины.

Ночь накануне похорон, когда тело Валентины все еще лежало в дорожном гробу, выдалась тревожной. Эмиль не присел ни на секунду, и граф, не выдержав, велел ему убираться в чистое поле, но через час был вынужден обернуться на его тихие шаги: профессор Макгилл, прижимая руки к груди, медленно преодолевал ступеньку за ступенькой.

Дору, ни на минуту не оставивший отца наедине с мертвой девушкой, соскочил с пьедестала, на котором стоял его собственный гроб. Причиной стало тихое мяуканье, доносившееся из-под плаща Эмиля.

— Святой Ангел! — прошептал Дору, сам не зная еще, чего испугался, и встал между братом и отцом.

Граф поднялся с колен, ка которых провел целый день подле стоявшего на полу пока еще временного пристанища Валентины, и, выпрямившись, одернул черный пиджак. Эмиль вытащил из-за пазухи руку, и черный кот, схваченный за загривок, беспомощно принялся болтать в воздухе всеми четырьмя лапами и дико орать.

— Милый Эмиль, — заговорил граф сухо и спокойно. — Раньше легенды передавались из уст в уста. Потом их напечатали в книгах, но типографская краска не сделала их реальнее. Слава Богу, как сказали бы наши живые соседи, солнце слишком рано зашло, и ты не добрался до сборника трансильванских сказок, а то двумя близнецами в соседнем городке стало бы меньше, и ты бы, глазом не моргнув, забрызгал их невинной кровью рубаху бедной Валентины в надежде оживить ту, кому не суждено было жить. Мне вот интересно, — добавил граф скороговоркой, чтобы не сорваться на крик, — где ты раздобыл этого кота?

Эмиль молчал.

— Отец, да пусть уже кот перепрыгнет через гроб! — и Дору, не глядя, махнул рукой в сторону мертвой девушки. — Сумасшедшим надо потакать…

— А если она проснется? — проговорил Эмиль чуть ли не по слогам. — Вы будете продолжать считать меня сумасшедшим?

Повисла гробовая тишина. В склепе с четырьмя гробами не могло быть иной. И стало слышно, как в мастерской горбун старательно стучит молотком.

— Верни кота хозяевам, — отчеканил граф. — Бедняга так напуган, что не вспомнит дорогу домой.

И вдруг голос его смягчился, и граф опустил на плечо Эмиля руку: обнять или чтобы самому не упасть, профессор Макгилл так и не понял.

— Увы, мой мальчик, если бы простой тенью, светом свечи, прыжком этого несчастного кота через гроб я мог бы превратить мою Валентину в вампира, неужели я бы не сделал этого без твоей помощи? Она мертва. Это моя последняя ночь с ней. Я прошу, избавь меня от этого цирка. Мне приятно твое рвение помочь моему горю, и в то же время мне немного обидно, что столетний вампир не понимает разницы между настоящей и эфемерной смертью. Понимания я не требую, понять это невозможно тому, кто никогда не любил. Я прошу уважения. Теперь оба оставьте меня. Нет, Дору, погоди. Возьми лопату и вырой яму подле могилы матери.

— Зачем там?

Но граф отвернулся слишком быстро, слишком — и Дору понял, что тот плачет, и тихо вышел, подталкивая в спину Эмиля, который пошел вправо с котом, а Дору налево, в сторону кладбища. Они даже не обменялись взглядами. Только шаги их удалялись в противоположные стороны в унисон. Они оба вмиг разучились ступать тихо и вспомнили как это — тяжело вздыхать.

Граф не утирал слез. Он опустился на колени подле гроба и уткнулся лицом в грудь мертвой. К действительности его вернул горбун, который виновато откашлялся на верхней ступеньке лестницы.

— Я хотел только спросить про крест…

— Сделай крест, — ответил граф, не пряча от горбуна заплаканных глаз. — Ей он не нужен, это для меня…

Горбун кивнул и удалился, проклиная свою хромую ногу, которая не позволяла ему ступать бесшумно. Александр расправил на груди девушки мокрую от его слез рубаху и аккуратно прикрыл розами мокрые места. Затем потянулся было за свечой, но решил все же не зажигать. Серое платье в кровавых розах, которое он давным-давно расправлял на груди жены, настолько явственно встало перед его взором, что Александр в страхе зажмурился, а когда открыл глаза, с еще большим неистовством принялся закидывать белую рубаху белыми цветами. Потом резко вскочил и бросился вон из склепа.

На кладбище он с трудом остановился подле свежей ямы и взглянул на сына, который сидел на выросшей горке земли, поставив лопату между ног.

— Рарá, я всю дорогу боялся, что вы закопаете ее под окном склепа.

По губам Александра скользнула горькая усмешка.

— Эту сказку тебе мать рассказала? Она румынская. Нет, я собственноручно поставлю белый крест на ее могилу. Закапывай ее или не закапывай под окном спальни или под ореховым деревом, даже под яблоней — все бесполезно. Я и здесь, на кладбище, готов все ночи напролет молить Валентину восстать из гроба, только это не поможет. Я больше не верю в сказки. Я пытался поверить в одну со счастливым концом, но у меня ничего не получилось… Я убил ее. Я, не Эмиль.

Граф замолчал.

— Рарá, простите меня! Я не должен был привозить в замок живую девушку…

Дору вскочил на ноги, но зацепился за лопату и растянулся на земле. Однако за секунду поднялся, чтобы броситься к отцу на грудь, но тот уже развернулся и молча шел по дорожке в сторону полуразрушенной стены, которая отделяла фруктовый сад от кладбища. Дору в бессильной злобе ударил кулаком по холмику свежей земли, потом уткнулся в нее носом и беззвучно зарыдал.

Александр запретил себе оборачиваться к сыну. Эти последние часы безраздельно принадлежат Валентине, и у него осталось одно невыполненное обещание. Он подошел к яблоне и нагнул верхнюю ветку, чтобы достать несколько самых спелых яблок. В карманы не влезло даже одного, и граф расстегнул пуговицы, чтобы завернуть пяток в полу пиджака.

— Хозяин… — тихо позвал его горбун, высунувшись из двери мастерской. — Все готово.

— Завтра! — махнул рукой граф. — Мы переложим ее в гроб, заколотим и похороним в предрассветный час. Я не отдам последнюю ночь смерти.

Горбун тотчас исчез за дубовой дверью. Граф сделал еще шаг, но тут дорогу ему преградил Эмиль.

— Отец, — голос его дрожал. — Здесь что-то не так. Ее тело не разлагается, на коже нет ни одного трупного пятна…

Граф сжал кулаки.

— Ты посмел прикоснуться к ней!

Эмиль выпрямился — оба высокого роста, они прямо смотрели друг другу в глаза.

— Я не хочу, чтобы вы похоронили живого человека…

— Живого?! — рассмеялся Александр зло и чуть не обронил яблоки, которые нес в пиджаке. — Это не летаргия! Но если тебе станет от этого легче, то иди в мастерскую и вставь в гроб дыхательную трубку и приделай колокольчик. Будешь каждую ночь ходить с лопатой в караул и, может, днем тебе поможет Серджиу, — и вдруг лицо его приняло вид посмертной маски. — Я прошу оставить меня в покое. В эту ночь, в этот день и до рассвета следующего дня я не хочу видеть в склепе ни тебя, ни Дору.

Он замолчал, но лишь на мгновение: