— Откройте глаза, Александр.

Темные ресницы графа поползли вверх, а пальцы с длинными ногтями опустились на ставшие вдруг теплыми плечи сидящей напротив него обнаженной девушки.

— Ты вернулась ко мне? Или к нашей дочери?

Валентина дернулась назад, но пальцы графа, словно кандалы, успели намертво сомкнуться на ее запястьях.

— Какая дочь? Вы о чем, Александр?

— Наша, моя и твоя, — выдохнул граф. — Ты не помнишь? Ты ничего не помнишь?

— Я… Я помню танец с Дору, а потом я… Я, кажется, спала… И сейчас…

 Граф осторожно притянул Валентину к себе и мягко коснулся ее щеки свободной рукой.

— А сейчас ты проснулась… Но время не отмотать назад. Можешь считать, что я взял тебя силой — но ты мне жена, у нас есть дочь и… Графине не подобает ходить в таком виде вне супружеской спальни.

Валентина еще раз попыталась вырваться.

— Зачем вы играете со мной, Александр? Снова? Как я попала сюда? И где?

Она схватилась за грудь и замерла, не поднимая глаз на хозяина замка.

— Ты отдала свое сердце мне, — ответил граф тихо и вновь прижал дрожащее тело к груди, чтобы коснуться губами мокрых льняных волос. — Нет, ты отдала его нашей дочери… Идем. Мы так и не выбрали для нее имя…

Свободной рукой граф сорвал с себя рубашку и надел на Валентину. Та судорожно принялась ее застегивать. И рубашка заменила ей мини-платье.

— Прости, что я не выпускаю твоей руки. Я просто помню, на что ты способна, — улыбнулся Александр. — Я безумно рад, что ты вновь откликаешься на свое имя, но с этого пути никто не возвращается… Но теперь, когда ты вспомнила себя прежнюю, быть может, человеческий разум подчинит себе твою дикую нечеловеческую природу?

Но Валентина ничего не ответила. Она едва переставляла ноги, в которых не было прежней твердости. Однако покорно шла за хозяином замка, не пытаясь больше вырваться.

Александр сжал между указательным и большим пальцами кольцо с рубином и оценивающе посмотрел на получившийся круг.

— Зачем вы это делаете, Александр?

Валентина недоуменно воззрилась на улыбающегося вампира, пытаясь вырвать левую руку из его цепкой хватки, только кольцо уже надежно сомкнулось на ее безымянном пальце.

— Прости, я не ношу бриллианты, — улыбнулся граф. — Камни, хранящие силу огня, согревают мертвое сердце, а холодного блеска мне хватает в небесах. Дору в свое время плохо сжал свое кольцо, но мое ты не потеряешь, потому как я не намерен больше терять тебя. Ты — моя на все времена.

Глаза Валентины горели холодным зимним огнем, но жар его все равно растекался по бледным щекам румянцем, или же то был лунный отсвет от камня, вспыхнувшего кровавым пламенем, когда новая хозяйка подняла руку к глазам, словно не веря им.

— Александр, — голос Валентины дрожал, а взгляд скользил по все еще закрытой двери, подле которой граф остановил ее, чтобы вручить кольцо.

Серые глаза бежали от светящегося тайным огнем темно-карего взгляда вампира, который едва сдерживал улыбку, чтобы не разрушить очарование торжественного момента.

— Что я еще не помню?

Голос графини дрогнул. Граф взял ее окольцованную руку и коснулся губами своего фамильного рубина.

— А что бы ты хотела вспомнить?

Она не ответила.

— Что тебе мешает принять действительность без попытки оценить ее своим прежним опытом?

Взгляд Валентины замер на обнаженной груди графа, так и не поднявшись к его лицу, на котором серьезность уже лежала едва различимой тенью.

— Я мертва, — по ее спокойному голосу непонятно было, задает она вопрос или просто констатирует факт для самой себя, не в силах в единый миг постигнуть смысла своего посмертного существования. — Я мертва, но кто я? Я не чувствую ни холода, ни жажды. Я не нахожу во рту клыков и у меня нет острых ногтей. Но я… Я ужасно хочу молока… Я думала, что напилась им в Питере на всю жизнь. Молока, Александр! Молока!

Граф сильнее сжал запястье жены, вдруг уловив в прежнем живом голосе Валентины мертвые требовательные нотки вильи, возвращения которых безумно боялся.

— Я сейчас дам тебе молока, девочка моя. Сейчас, — его рука легла ей на шею, спрятанную за воротником рубашки, и властно утопила бледное лицо на обнаженной груди. — Ты вилья, дитя мое. Русалка, если так тебе будет понятнее. Но главное то, что ты — моя жена и мать моей дочери. Графиня Заполье, скажи, что тебе еще хочется узнать, прежде чем я открою дверь в твой дом?

Александр не убирал руки с шеи жены, чтобы Валентина не подняла на него глаза, которые вновь могли оказаться суженными злобой.

— Как? Как я стала такой?

— Ты преобразилась в танце, и пусть он был не моим… — граф умолк на мгновение и вопросительно взглянул на светлеющую луну. — Или потому что он не был моим… Девочка моя…

Его длинные с острыми ногтями пальцы переместились Валентине на щеки, и вампир принялся искать в серых глазах живой огонь, но те оставались мутными, как предрассветная дымка небес.

— Я буду благодарным мужем всю вечность. Я никому не обещал подобное после смерти, но нас соединила сама смерть, хотя и пыталась много раз разлучить… Но помнишь же, что сначала было Слово, даже у древних египтян это записано. И слово это — любовь, перед которой даже смерть бессильна.

Александр замолчал, но всего на мгновение.

— В том декабре мы оба не понимали, почему нас так тянет друг к другу, и искали ответы в страхе и в жажде. Наверное, кто-то там наверху увидел и, сжалившись, подарил нам вечность для поиска такого простого ответа — мы полюбили друг друга против воли, против здравого смысла. Только истинная любовь могла подарить нашему ребенку живое сердце.

Граф замолчал и тряхнул головой, словно переводил дыхание, точно сам испугался сказанного или потому, что наконец понял, что такое любовь.

— Я хочу… — Валентина замерла, беззвучно шевеля губами, силясь высказать свое желание увидеть дочь, но с уст ее сорвалось четкое: — Молока. Я хочу молока!

— Я знаю!

Пальцы графа вновь сомкнулись вокруг ее запястья, но в этот раз Валентина все же попыталась освободиться от него. Она выкручивала руку и рычала, пока безвольно не повисла на графе, в бессильной злобе опустившись перед ним на колени.

— Я дам тебе молока, девочка, только успокойся. Я утолю твою жажду, и ты снова станешь моей прежней Тиной. Потерпи, дитя мое… Ты доказала мне на дне пруда, насколько ты сильна.

Она вскинула на улыбающегося вампира глаза, суженные злобой, но едва он коснулся рубина на ее пальце, как глаза вильи широко распахнулись, и дрожащий голос спросил:

— Я не помню ни вас, ни все эти месяцы, которые должна была выкашивать вашего ребенка, ни то, как дала ей жизнь… Разве такое возможно забыть?

Александр улыбнулся, но всего на миг. Голос его прозвучал серьезно:

— Все женщины забывают родовую боль с первой улыбкой младенца. Эта боль, как смерть, необходима, чтобы войти в жизнь. Тебе не надо ее вспоминать.

Валентина продолжала стоять перед графом ка коленях.

— Не буду вспоминать… — прошептала она. — Но обещайте дать мне время привыкнуть к мысли, что мы с вами…

Она опустила глаза к его мокрым войлочным сапогам.

— Не люблю давать пустых обещаний, — граф потянул ее на себя и, поставив на ноги, одернул рубашку. — Я привык спать с тобой в одной постели. Но она у нас широкая, как ты помнишь… Давай постараемся сохранить наш союз ради нашей дочери. И ради нашей любви. Мои слова ведь ты помнишь?

Валентина опустила глаза и закусила дрожащую нижнюю губу.

— Я не могу ответить вам тем же, Александр. Я вас не ненавижу. Я вас просто боюсь. А там, где есть страх, не остается места для любви…

— Я люблю тебя, — повторил вампир четко, поднимая голову жены за подбородок указательным пальцем, словно хотел загипнотизировать ее, навеки впечатать свои слова в ее подсознание, словно те, как теплый свет церковной свечи, могли растопить смертельный холод серых глаз, которые не делал добрыми даже туман из затаенных слез. — Просто повтори мои слова. Это же заклинание. Разве ты забыла?