— Тина, я не могу… У меня вырастают клыки только на живую плоть. Дай я тебя просто поцелую, можно?

Она ничего не ответила, и он коснулся губами заветной жилки, накрыв две ранки, которым не суждено уже было зажить. Валентина застонала, и он в страхе отпрянул от нее, не поняв сразу, что по ее телу растеклась иная, приятная, боль. Он схватил ее запястье и замер — на нем не было больше следов от зубов. Взглянул на шею — ранки тоже исчезли. Все — все человеческое исчезло в вилье. От Валентины остался лишь внешний вид.

— Тина… — позвал Александр, и она откликнулась поцелуем.

Нет, Валентина исчезла лишь из мира живых. В его мире она навсегда останется Валентиной, даже если для других будет всего лишь вильей.

Александр открыл глаза и принялся шарить рукой по подушке. Поняв, что кровать пуста, он вскочил на ноги и, когда понял, что комната тоже пуста, ринулся в ванную, но тут же ударил себя по лбу. В его ушах все еще стоял отголосок любовных стонов вильи и потому Александр не сразу услышал шелест материи. В два прыжка оказавшись подле шкафа, он распахнул его створки, но вильи не увидел: ее отлично скрыли платья, которые она еще при жизни повесила здесь на вешалки.

Он не успел позвать ее по имени — Валентина напрыгнула на него, как мартышка и повалила спиной на деревянные половицы. Граф поднял руки, чтобы удержать ее, решив, что его вилья перемахнет через поверженное тело и ринется к двери, но она никуда не побежала. Наоборот прильнула к его груди и замерла, точно решила прилечь поспать. Но нет, она искала ухом сердце и, не найдя, выдала:

— Не бьется.

— Не бьется, — подтвердил граф тихо.

— Вот потому ты и не слышишь, как бьется сердце моей дочери.

И вилья, расцепив его руки, перевернулась через голову, и только у двери обернулась, чтобы обиженно сказать:

— Заперто.

— Заперто, — повторил за ней граф и пошел собирать разбросанную по полу одежду.

Вилья уселась на пол наблюдать за тем, как он одевается. Поймав внимательный взгляд, Александр подошел к раскрытому шкафу и вытащил первое попавшееся платье. Оно оказалось зеленым, но вампир заставил себя снять с вешалки именно его, вспомнив, что Валентина выбрала это платье для танца с ним, считая самым красивым.

Вилья поднялась и покорно подняла руки, как научил ее вчера Дору. Граф натянул на нее платье и отошел в сторону. Нижнее белье ей лишнее. Она все равно не знает, для чего людям служит одежда и полезет в воду прямо в платье.

Настало время отодвинуть засов, и граф приглашающее распахнул дверь в темноту коридора, но Валентина осталась стоять на прежнем месте, внутри башни.

— Пойдем! Чего ты ждешь?

— Поводок. Я жду поводок. Ты сказал, что будешь выгуливать меня, как собачку. Только не сказал, что такое собачка.

Он вздрогнул и хотел сказать, что пошутил, но передумал: вилья не понимает разницы между шуткой и ложью. Поэтому вернулся к шкафу в надежде найти шарф, но его не было, потому что Валентина уехала в декабре, обмотав им укушенную шею. Пришлось графу вытаскивать из собственных брюк ремень. Вилья не вздрогнула — она понятия не имела, для чего еще, кроме как поддержки брюк, люди используют ремень. Граф попросил у нее руку, и Валентина покорно подала ее, чтобы он затянул петлю на тонком запястье, где не было больше никакого напоминания про прошлые укусы. Однако ж Александр знал, что будет видеть их вечно.

Он довел Валентину на воображаемом поводке до кабинета и усадил в свое кресло. Проходя мимо дивана, она даже не взглянула на свой рюкзак.

— Вот! — граф выложил перед вильей акварели. Сверху лежала та, на которой был изображен фонтан, находящийся внутри Дубровника. На крыше позади него красовалась статуя собаки, новшество, которое сначала покоробило графа, а теперь заставило его мертвое сердце возрадоваться.

— Где собака? — переспросила Валентина, и граф приподняв ее руку, ткнул пальцем прямо в статую. — Красивая. А что это?

Она указала на море, и Александр разложил по столу все морские пейзажи.

— Море! Это вода… Изумительного голубого цвета с отблесками зеленого. Валентина уставилась на рисунки, медленно переводя взгляд с одного на другой.

— Мне нравится твое море, — произнесла она наконец. — Отведи меня туда сегодня?

— Не могу. Ты не добежишь.

— Ты же умеешь летать… — Валентина подняла на него удивленные глаза.

— Это далеко, — уточнил Александр.

— Что значит далеко?

— Далеко значит больно. Слишком тяжелые воспоминания.

Она рассмеялась. Не зло, а весело и задорно, но графу вдруг не захотелось улыбнуться в ответ. Он сгреб все акварели и спрятал в стол. Валентина проследила за его руками и перестала смеяться.

— А у меня нет тяжелых воспоминаний, — произнесла она громко.

— Счастливая, — горько усмехнулся Александр.

— Нет, несчастная…

Граф замер в ожидании продолжения фразы.

— Потому что ты вечно лжешь. Ты обещал мне парное молоко. Где оно?

— Туда я могу тебя донести, — рассмеялся он нервно.

— Это недалеко? — переспросила Валентина серьезно.

— Это близко.

— Тогда я могу добежать туда сама.

— Но я хочу донести тебя туда…

— Мне плевать, что ты хочешь!

Она встала ногами на стул, затем влезла на стол, прыгнула на подоконник и, замерев на нем, выкрикнула слезно:

— Высоко.

— Что значит высоко? — спросил граф, встав у нее за спиной.

— Высоко значит страшно. Я не могу. У меня нет крыльев.

— Ты же прыгала со стены…

— Я не знала, что это страшно, а теперь знаю.

И она заплакала.

— Почему ты плачешь? — обнял ее граф и снял с подоконника.

Но на пол не поставил. Присел на стол и устроил ее у себя на коленях.

— Я хочу молока… — Валентина вытерла слезы об его рубашку.

— Дору! — крикнул граф, и в окне тут же показалось лицо сына.

Он висел на руках и не собирался входить.

— Сумеешь раздобыть козу и молоко?

Дору кивнул и исчез. И граф, отстранив Валентину от груди, обтер ей щеки носовым платком.

— Я тоже голодный, если тебя это немного утешит.

— Не утешит, — мотнула она головой. — Мне плевать на тебя.

— Тогда я пойду поем, — сказал Александр, глотая обиду, пересадил вилью в кресло и положил ей под нос лист бумаги и карандаш.

Валентина взяла карандаш и сунула в рот, но откусить не смогла.

— Зачем это? — спросила она, вытирая ладонью язык.

— Подумай. И когда я вернусь, скажешь.

Он вышел, оставив дверь открытой. На руке Валентины по-прежнему болтался ремень — она никуда не уйдет. Увы, ему пришлось пару раз подтянуть брюки, пока он сбегал по лестнице. В столовой Эмиль сразу протянул ему свой пояс.

— Каков результат? — спросил он, когда граф застегнул ремень.

— Ты о чем? — огрызнулся Александр.

— Глупо спрашивать про этот результат так быстро! — усмехнулся Эмиль, возвращаясь на стул, с которого встал, чтобы отдать графу часть своего наряда. — Она что-нибудь вспомнила?

Граф мотнул головой.

— Знаешь, я не очень и хочу уже, чтобы она вспоминала. Какой в этом на самом деле прок?! И еще, у нее затянулись все раны и отрасли волосы — мне кажется, ничего уже не изменить. Она такая, какая есть. И она меня устраивает. С ней не скучно.

Граф взял принесенный горбуном кубок и осушил его залпом.

— Тина такая милая в своей злости, — улыбнулся он мечтательно. — Она ужасно милая…

Тут до его слуха донеслось козье блеяние, и через минуту Дору появился в столовой с глиняной кружкой.

— Рарá, тут даже на половину не хватило с двух коз. Но больше двух я решил не красть.

— Больше двух ты бы и не донес, — усмехнулся граф, взял кружку и направился к лестнице. — Не провожайте меня такими сочувственными взглядами. У меня все хорошо. Я — счастлив.

— Ваши слова да… — Дору не договорил и сел на стул.

— Все будет хорошо, — сжал его руку Эмиль и даже легонько потряс. — Могло быть намного хуже. У нас мог бы наступить вечный траур.