— Может, с головой у меня и проблема, но со слухом пока все в порядке.

По тону Дору не сумел понять, насколько его слова разозлили отца. Впрочем, для воспитательной беседы время было не совсем подходящим — в зале появилась вилья. Она спрыгнула с подоконника раскрытого окна прямо в высокий стог сена, испортив всю работу горбуна. Однако Серджиу не шелохнулся. Граф ничего не добавил к своим словам. Он молча смотрел на Валентину, которая зажимала коленками мокрый подол рубахи, топчась в луже босыми ногами.

— Дору, затвори все ставни! — скомандовал наконец Александр, не делая даже шага от порога.

Заметив, что у отца трясутся руки, Дору быстро кивнул и запрыгнул на подоконник, с которого только что соскочила вилья. Граф между тем тихо отдавал горбуну распоряжения на счет молока, воды и льда.

— И все же, рарá, человечество за последние века ушло вперед. Вы бы просветили жену, если это ее идея рожать, как тысячу лет назад, в сене… Или… О нет… Как Дева Мария в хлеву! Я прав? Это ваша идея?

— Дору, разве сейчас время для теологических бесед? Поверь, в этом процессе и за пять тысяч лет ничего не поменялось!

— У нас скова есть ванна, — не отступал Дору. — Новая! Роды в воде больше подходят для вильи…

— Дору! — перебил граф нетерпеливо. — Скажи спасибо, что она вообще пришла в замок и позволила мне остаться!

— Ваш ребенок! — сдался наконец сын. — Рожайте его хоть на соломе, хоть на голых досках… Кстати, это надолго?

— В твоих книгах по родам в воде разве не написано, что первые роды в среднем длятся часов десять? — спросил граф с неприкрытым вызовом.

— Отлично! Тогда перед сном я лично занесу вам подогретую бутылочку крови, — вымученно улыбнулся Дору и направился к дверям, мягко ступая в своих стоптанных кроссовках, но не выдержал и обернулся: —А имя вы уже выбрали?

Но ответа так и не дождался, потому что граф стоял уже к нему спиной: он опустился на колени подле вильи и принялся обтирать ей ноги одним из полотенец.

— Ты что-то чувствуешь?

Вилья отрицательно мотнула головой и опустила бледные руки на живот, а затем на склоненную голову графа, чтобы оттолкнуть от себя, но вампир лишь крепче перехватил ее ноги и притянул к себе, лукаво глядя снизу вверх на вторую складочку ее подбородка.

— Ты мне еще спасибо скажешь, — прошептал он, целуя перехваченные пальцы вильи. — А я поблагодарю тебя прямо сейчас за то, что ты согласилась прийти сюда, чтобы я все время был рядом.

— Я не соглашалась на то, чтобы ты был рядом. Я согласилась на молоко. Где оно?

Горбун тут же бросил вилы, за которые держался, словно за пику, и метнулся к двери с несвойственным ему проворством. Граф возложил руки вильи на ее огромный живот и накрыл их своими ладонями.

— Посмотри на меня, девочка моя, — нежно прошептал вампир. — Я сейчас буду учить тебя дышать. Я знаю, что это трудно, но смотри на меня.

Он приоткрыл было рот, чтобы хоть как-то сымитировать вздох, но замер под прищуренным серым взглядом.

— Отстань от меня со своими дурацкими шутками. Я хочу танцевать! — чуть ли не закричала вилья и так резко отпрыгнула от графа, что тот угодил лицом в рассыпанное сено.

Вампир втянул ноздрями запах сухой травы, и ему показалось, что мертвые легкие открылись и каменная ледяная грудь поднялась. Но, конечно, то был всего лишь мираж, просто нос защекотало острой соломинкой, и тряхнув головой, словно жеребец, Александр вскочил на ноги, не заботясь о соломе, налипшей на влажных после вытаскивания вильи из пруда брюки.

Александр выбросил вперед руку и призывно загнул указательный палец с длинным темным ногтем. Вилья, замершая на каменном выступе камина, склонила голову на плечо и запустила длинные пальцы в волосы, плавно, прядь за прядью, приподнимая их. На фоне затопленного камина те переливались золотом, и граф даже непроизвольно зажмурился, словно ослепленный радостным майским солнышком. Не открывая глаз, он вновь повторил свой призывный жест и услышал, как прошелестела по соломе влажная ткань. Он приоткрыл глаза как раз в тот самый момент, когда холодная рука жены легла в его такую же ледяную ладонь и сжала длинными цепкими пальцами его пальцы. Его вторая рука быстро нашла округлившуюся талию, и, сохраняя необходимую для живота дистанцию, супруги мягко зашелестели по соломе босыми ногами, но вскоре шелеста не стало слышно вовсе, потому что вилья больше не касалась пола, а граф едва трогал солому подушечками пальцев.

Все смешалось в диком танце, сдобренном веселым треском поленьев и пропитанным первобытной силой огня. Граф слушал музыку сердца дочери, готовой вот-вот появиться на свет, и ему вновь начало казаться, что грудь его вздымается, но нет — это только лишь рубашка колышется в неистовстве танца. Красные блики огня отражались от бледного и влажного от недавнего купания лица вильи, придавая ее серому взгляду дьявольское бесстыдство. Рука ее мягко скользнула с его плеча на шею, и в тот же миг граф ощутил там влажное прикосновение ледяных губ вильи.

— Я знаю, что ты никогда не простишь мне этот поцелуй. Никогда… Но не укуси я тебя тогда, ты бы от меня ушла…

Но вилья не слушала и не слышала его слов. Ее лицо вновь было далеко от него, опаленное жаром камина. Подол длинной рубахи намокал все больше и больше, но вилья не замечала прилипшего к ногам льна. Она не замечала ничего, кроме безумного танца. Воздух вокруг танцующей пары колыхался, подобно волнам горного озера, и паучьи гамаки подпрыгивали в вышине в такт бьющегося в мертвом чреве сердца живого ребенка.

Льняные пряди одна за другой скользили сквозь длинные пальцы графа. Александр смотрел в потолок, на его причудливые изгибы, прорисовывавшиеся в сером дневном воздухе, потому что не хотел видеть, как кривится от его прикосновений лицо вильи.

— Убери свои ледяные руки! — зло огрызалась она всякий раз, как он пытался гладить ей поясницу. — Мне не больно. И ты мне надоел!

Граф отсаживался от нее и смотрел, как та вновь начинает заплетать переднюю прядь в тонкую косичку. Сначала вилья попыталась сплести венок из соломы, но тот рассыпался в ее руках. Она зарычала тогда от злости, и когда граф попытался ее утешить, исколотила ему грудь кулаками.

— Отстань от меня! Как же я ненавижу тебя! Убирайся отсюда!

Каждый раз она выбирала новые выражения, но граф продолжал спокойно сидеть рядом, то и дело прикладывая к животу руку, чтобы проверить, насколько низко опустился ребенок.

— Она моя! Моя! Моя! — цедила сквозь зубы вилья, следя за руками графа.

Пару раз она вскакивала и запрыгивала на окно, но граф даже не пытался снять ее с подоконника, потому как был уверен в крепости ставень. Валентина вихрем летала от подоконника к подоконнику, пока не падала на кучу соломы, чтобы зарыться в нее с головой и забиться в бессильной злобе. Граф осторожно откапывал ее и усаживал к себе на колени. Она затихала на мгновение, отыскивая спрятанный в волосах графа гребень, и Александр млел под своей излюбленной лаской, медленно поворачивая голову, чтобы вилья принялась за следующую прядь. Как только она заканчивала с шевелюрой графа, так сразу же принималась за свои волосы, прищуренно поглядывая в его сторону, когда Александр пытался запустить в ее волосы гребень, сложенный из его острых ногтей. Потом она принималась плести косички, затем распускала их и вновь хватала солому, даже не пытаясь больше согнуть ту в венок.

— Я хочу свежей крапивы! — кричала вилья всякий раз, откидывая в сторону сухую траву.

— Завтра, любовь моя, завтра…

Но вкрадчивый голос графа лишь будил в вилье зверя. Александр прижимал ее к себе, любовно посматривая на живот, и как только та желала вновь кинуться на стены, осторожно подбирал подол ее рубахи, чтобы Валентина, наступив на него, не упала.

Горбун два раза приносил молока, но кружки свистели над головой графа и разбивались вдребезги. Судьба кровавых кубков была не менее плачевной. Стены бывшей игровой комнаты в ожидании появления на свет дочери графа Заполье окрасились в нежно-розовые тона от потекших по ним молочных рек в кровавых берегах.