Гимн России (на музыку Глинки) Будь, Россия, навсегда Россией и не плачь, припав к другим на грудь. Будь свободной, гордой и красивой. Если нас не будет, будь! Родились мы в стране самой снежной, но зато в самой нежной стране, не безгрешной, правда, но безбрежной, с русской песней наравне. Разве совесть в лагерной могиле? Будут жить и мужество, и честь. Для того, чтоб счастливы мы были, все у нас в России есть. Россияне, все вместе мы сила. Врозь нас просто с планеты стряхнуть. Да хранит Господь тебя, Россия. Если нас не будет, будь! 1993 «Подлипалы» Ельцина, у которого это стихотворение лежало на столе, нашептывали ему: «Что это за вопрос – «разве совесть в лагерной могиле?» Наша совесть в Кремле, и это вы – Борис Николаевич!» Несмотря на все мои просьбы, песню не записали с музыкой, чтобы хотя бы послушать и понять – как звучат слова. Еще бы! Ведь председателем жюри конкурса был С. Михалков. Единственный раз песня была исполнена – детским хором в Иркутске на моем концерте. Успех был ошеломляющий. Но на это наплевали.
Шестидесятники Кто были мы, шестидесятники? На гребне вала пенного в двадцатом веке, как десантники из двадцать первого. И мы без лестниц и без робости на штурм отчаянно полезли, вернув отобранный при обыске хрустальный башмачок поэзии. Давая звонкие пощечины, чтобы не дрых он, современнику, мы прорубили зарешеченное окно в Европу и Америку. Мы для кого-то были модными, кого-то славой мы обидели, но вас мы сделали свободными, завистливые оскорбители. Пугали наши вкусы, склонности и что мы слишком забываемся, а мы не умерли от скромности и умирать не собираемся. Пускай шипят, что мы бездарные, продажные и лицемерные, но все равно мы легендарные, оплеванные, но бессмертные! 24 июня 1993 P. S. Когда Роберт Рождественский, с которым у меня были сложные отношения, заболел, мы сдружились снова, и я посвятил Роберту эти стихи, успев прочитать их ему. Попытка переписывания То, что кровью написано, не стоит потом переписывать набело. Никому еще это не помогло. Я – последний поэт коммунизма, которого не было и, наверное, быть не могло. 1993 P.S. А все-таки иногда переписывать надо, не «становясь на горло собственной песне», а высвобождая собственный голос. Так я, например, счастлив, что успел поправить «Братскую ГЭС», «Казанский университет» и некоторые другие стихи. 1994 Храп Мой сосед по купе концертирует храпом — лучше был бы он шулером, шлепая картами с крапом, но губищами шлепает он, завывает ноздрями все пуще, первобытно дремучими, как Беловежская Пуща. Я не вижу лица, но лицо перешло на затылок, а затылок бугрист, словно кладбище тысяч бутылок. Боже мой, сколько дряни мы в жизни с тобой наглотались, из системы в систему покорный скиталец, неандерталец. Ты проглатывал все, что пихала история в глотку Демократию ты проглотил, как селедку под водку. В коммунизме храпел, а сегодня храпишь в недоносочном, в нашем жалком, потемкинском капитализме киосочном. И тобой из тебя разве выдавлен раб? Если что-то и выдавлено, — только храп. С натуры в купе. Москва – Брянск, 1994 Случай в барнАУльской гостинице Водочка была посольская, а девчоночка усольская, и почти крутая — крутенькая, а сама — потоньше прутика. Ей когда-то пособили покатиться по Сибири вдоль по рельсовой тропе, словно перекати-п… И несла сквозь мат, насмешки, плача лишь исподтишка, словно мамины пельмешки, два младенческих ушка. Стала пить, дуреха. К маме бы ей, а она дымила «мальбориной». Ее в «люксе» в Барнауле три амбала долбанули, как бутылку на троих, а один попался псих. Он, бугай, противно зырящий, заграбастал грудь: «Мое!» и хотел приватизировать всю — до родинки — ее. Среди номера изгаженного встал угрюмо: «Не отдам!» И рванул в упор из газового пистолета по мордам. Разрыдались капитально морды, — может, в первый раз. Сделал их сентиментальными лишь слезоточивый газ. Разрыдалась и дежурная под китайцем-торгашом. Позабыв белье ажурное, выскочила нагишом и на целый Барнаул завопила: «Караул!» Плакал кто-то вроде немца — иностранный гражданин. Два чеченца — в полотенца и в подушку — армянин. И у дурня-мафиозы, что пальнул так сгоряча, лились фирменные слезы Алексей Максимыча. Где наука слезоведчества? Жаль, что нет ее у нас. Редкий случай в человечестве — слезы общие из глаз. Лишь девчоночке усольской — сиротинке комсомольской тратить слезы было лень — берегла на черный день. 1994 |
