Памяти Этери Когония То в блаженстве любви, то в агонии ты раздаривала свой дар, молодая Этери Когония, как абхазская Сара Бернар. Но придумала злость неизлитая, та, что бездари мрачно таят, с общей кровью – актеров и зрителей, новый – страшный абхазский театр. Что-то жизни цена не повысилась от замены знамен, как гардин. Превратилась везде независимость лишь в зависимость от гордынь. Постарела Этери Когония, но похожею стала с тех пор на себя же, а не на кого-нибудь — на абхазку, сошедшую с гор. Не осколком ее оцарапали, когда с рынка спешила, держа старичка-петуха кверху лапами, ожидающего ножа. Ее целою бомбой ударили, и задергались, будто крюки, петушиные лапы, удавленные мертвой хваткой крестьянской руки. «Петька» в крик, а соседей сбежалось-то! Пальцы вздрогнули, стали добрей и посмертно разжались от жалости к предназначенной жертве своей. А петух был худущий, жилистый, голодающий был старичок. Было видно – стоять еле силится и заваливается на бочок. Но пошел хромоватым калекою, и по ноте, хотя и тишком, срепетировал кукареканье, и затряс пожилым гребешком. И жемчужинку без сожаления склюнул он, как последнейший дар, с разбежавшегося ожерелия состоявшейся Сары Бернар. 30 августа 1994 Украинское
Я, конечно, родился в России, но когда-то, в иных временах, во Днепре мою душу крестили и Шевченко, и Мономах. Я люблю Украину за нежность, за шевченковский шепот полей. Уважаю ее незалежность, оселедцы ее ковылей. Как же может любовь испариться устоявшая в страшной беде, испариться из-за кипарисов да корабликов на воде? И я плюну в сучьего сына, озверевшего от вранья, если скажет, что Украина — это родина не моя. 1994 Напутствие Надо собственные ноги донашивать, и дорогу у дороги не спрашивать. Пусть сама дорога спросит, как ей выгнуться, нас полюбит и не бросит, даст нам выбраться. Все пророки – лжепророки, но в безбожии, наши женщины – дороги в бездорожии. Пусть судьба им не отплатит ни морщиночкой, и не капнет им на платья ни борщиночкой. Надо так любить любимых и детей своих, чтоб злодеям стыдно было в их злодействиях. Каждый носит сам дорогу в своей совести. То ли к власти, то ли к Богу — выбор собственный. И еще одна забота пусть прибавится — стать дорогой для кого-то не предательской. Быть своим там, где дубравы и поля тихи, и подальше быть от славы и политики. И у гроба на погосте с речью длинною не сползти к могиле в гости вместе с глиною. Перед смертью не метаться. С ней условиться и навек в живых остаться, как пословица. Нью-Йорк – ст. Зима – Братск, апрель 1994 Цензура равнодушьем Не стоит ждать народного «спасибо». Просторен гроб, когда в нем ни цветка. Плевками смоют грязь, когда спесиво плюют на крышку гроба свысока. Но все же лучше ненависть и зависть, чем занятость сгребаньем в свой совок, чем тайно под ладонью рты раззявить лишь для того, чтоб заглотнуть зевок. Была цензура, схожая с удушьем. Она, казалось, изгнана взашей, но вот пришла цензура равнодушьем и в чем-то оказалась пострашней. Как мы себя обкрадываем сдуру, поскольку с приснопамятных времен народ имеет ту литературу, которую заслуживает он. Подзаросли тайгой дремучей уши. Литература русская, прости. Нас не казни… За наше равнодушье ответным равнодушием не мсти. 1994 Мы – «старые русские» Мы – «старые русские», наивно погрязшие в частностях, в честностях. Хребты наши хрустнули у новеньких русских на челюстях. Понятие «взятка» для нас, почитателей ямба с хореем, как зоологическая загадка, ни брать, ни давать до смешного никак не умеем. Название «мафия» для нас — это что-то из фильма «Под небом Сицилии», хотя автоматами парни помахивают в клифтах от Армани, но в пятнах от нашенского «сациви». Звенит, как забытое, детское, у нас «Бригантина» в сердцах, в сокровенной середочке. Мы старосоветские помещички кухонек тех, где окурки в селедочке. Все купчики-ухари, вся неблагодарная шатия-братия забыли о том, что рождалась в тех кухоньках их всех, к сожаленью, потом породившая демократия. И ненастоящая свобода, пошлее накрашенной куколки, как девка гулящая, всю интеллигенцию вновь запихнула на кухоньки. Мы старцы, старушки лишь с первого взгляда… Мы – в тайном расцвете и силе. Мы «старые русские», но знайте — без нас не получится новой России. Июнь 1994 |
