В России распустеж,
разлад,
распад,
а в Оклахоме просто листопад.
Ни музыки,
ни красного ковра.
Под реквиемный шелест мертвых листьев
любимый коммунист капиталистов
похож на прилетевшее вчера.
Но не такая дура Оклахома,
чтоб так встречать любого охламона.
Встает индейский вождь,
от всяких порч
повесивший койота зуб
в свой «порш»,
и громко аплодирует тому,
кто трубку мира
протянул ему.
Встают,
кряхтя,
владыки нефти с кресел,
как будто вроде умер,
но воскрес он,
а жены их едва не плачут в скорби,
что там, в России,
так обижен Горби.
Чужие люди поняли его.
Свои —
ошибок злобно не простили.
Кого в России любят?
Никого.
Весь мир добрее к русским,
чем Россия.
Свободу непродуманно даря
по своему и Божьему желанью,
он первым был,
кто комбайнерской дланью
сам снял корону красного царя.
И кончилась афганская война,
и Сахаров из Горького вернулся,
и рухнула Берлинская стена —
лишь Горбачев лукаво отвернулся.
От Хиросимы
и от Колымы
он спас нас всех,
а внуков и подавно,
но стал он жертвой своего подарка —
свободы,
не заслуженной людьми.
В свободе столько зависти и зла
открылось вдруг,
как прорвало плотину.
Он дрогнул.
В страх он влип, как в паутину,
а из-под ног держава поползла…
Он —
автор карты будущего века —
вдруг стал ненужным призраком генсека.
Сменились и фигуры,
и доска
во времена Великого Хапка.
Он одинок,
как все герои мира.
Его неблагодарность надломила.
Он постарел.
Он слишком простодушен,
когда в удушье ищет он отдушин,
лишь очертанья Африки на взлобье
вспухают при плебейской чьей-то злобе,
но даже в джунглях африканских бойко
еще лопочут:
«гласность»,
«перестройка».
Он ездит,
но ему во всей вселенной
все страны —
острова Святой Елены.
Елены, а не Эльбы.
Бог рассудит,
в чем был он прав, в чем – нет.
«Ста дней» – не будет.
При полустукачах-полуохране
не помолиться одному во храме.
И всюду ждут его неумолимо
растянутые траурные «limo»,
и «police cars»,
как сытые собаки,
рыча,
сшибают мусорные баки…
