«Само упало яблоко с небес…» Само упало яблоко с небес или в траву его подбросил бес? А может, ангел сбил крылом с ветвей или столкнул руладой соловей? Ударился о землю нежный бок, и брызнул из него шипящий сок, прося меня: «Скорее подбери…» — чуть зазвенели зернышки внутри. Светясь, лежало яблоко в росе, и не хотело быть оно, как все, и отдыхало телом и душой, как малая планета на большой. А в трещину его, ничуть не зла, оса так вожделеюще вползла, и, яблоко качая на весу, с ним вместе внес я в комнату осу. И, вылетев из яблока, оса на разные запела голоса, как будто золотинка жизни той, где жало неразлучно с красотой. Но чем больнее времени укус, тем вечность обольстительней на вкус. 1995 Два велосипеда
Что сигналили вспышками велосипедные спицы всем далеким планетам с тропы в изумленном лесу? Что подумали бабочки, чуть не разбившись о лица? Что с утра загадали педали, с травы собирая росу? Что летящие по ветру девичьи волосы пели под шипение шин по тропе и под пение птах? Что там делают два заплутавших велосипеда, на боку отдыхая в подглядывающих цветах? И молочные сестры-березоньки шепчутся простоволосо, и, как будто бы сдвоенная душа, двух нежнейше обнявшихся велосипедов колеса продолжают вращаться, о воздух смущенный шурша. И уходит на цыпочках в чашу медведь косолапый, увидав, что за игры сейчас эти двое в траве завели, и в звонок на руле забираются самой тишайшею сапой муравьи, словно рыжие крошечные звонари. Это ты, это я, только под именами другими, ненасытно прижались к земле и – щекою к щеке, будто мы от планеты себе островок отрубили и упали друг в друга на этом ромашковом островке. И когда нас не будет — любовь нам придумает каждому новое имя, и мы въедем на велосипедах не в смерть, а в иное совсем бытие, снова ты, снова я, только под именами другими, и прижмемся к земле, и земля не отпустит с нее. Самолет Милан – Палермо, Санта-Флавия, 7–8 августа 1995 Три фигурки По петрозаводскому перрону, зыбкому, как будто бы парому, шла моя любимая с детьми. Дети с ней почти бежали рядом и меня упрашивали взглядом: «Папа, ты на поезд нас возьми…» Что-то в тебе стало от солдатки. Все разлуки, словно игры в прятки. Вдруг потом друг друга не найти? Женщины в душе всегда готовы молча перейти из жен во вдовы, потому их так пронзают зовы железнодорожного пути. На перроне, став почти у края, три фигурки уменьшались, тая. Три фигурки – вся моя семья. Монументы – мусор, как окурки. Что осталось? Только три фигурки — родина предсмертная моя. 1995 Где дорога домой? По Америке, столь многодетной, но строго диетной, где ни яблок моченых, ни хрустких соленых груздей, я веду «Кадиллак», а со мною мой сын шестилетний — к пятилетней возлюбленной сына везу на «birthday». Заблудилась машина моя. Все вокруг до испуга похоже. И жестоко пророчит сынишка рассерженный мой: «Знаешь, папа, с тобой может что-то случиться похуже, Ты однажды возьмешь и забудешь дорогу домой». Суеверно я вздрогнул, задумался ошеломленно. Что ты сделал со мною, пророчеством не пожалев? «Где дорога домой?» — себя спрашивали миллионы под крестами в Стамбуле, в Шанхае, на кладбище Сен-Женевьев. Несвобода уродкой была, и свобода у нас изуродованная. Лишь бесчестье богатства да глупая честная нищета. Страшный выбор — безденежье или безродинье. Где Россия? Прикончена бывшая. Новая не начата. Все надеялся я, что нахапаются, наиграются. А они зарвались. Никакой им не нужен поэт. Происходит выдавливание в эмиграцию. Но поэзия – воздух души. Эмиграции воздуха нет. Я тот воздух России, который по свету кочует и ночует, порой неуверенный — что за страна, но, как только отраву почует, себя он врачует тем, что пахнет, как будто с лесной земляникой стога. Мой двойник шестилетний, за маму и папу болельщик, мирильщик, я запутал себя и тебя. Но моя ли, и только, вина? Мир запутался тоже. Дорогу домой так отчаянно в мире он ищет и не может найти, а не только Россия одна. Петербург никогда не вернется в другой Петербург — Александра Сергеича, как в Париж д’Артаньяна — макдональдсовый Париж. «Где дорога домой?» — слышу я голоса над планетою, тлеющей и от пепла идей, и от стольких других пепелищ. Я дорогу домой по кусочкам в себе раздобуду. Я сложу их в одно. За отца не пугайся, наследник запутанный мной. Не забуду дорогу домой. Я иначе собою не буду, потому что для стольких я тоже – дорога домой. 25 ноября 1995 |
