Родинка Не хочется менять постели той, на которой ты спала, и проступает еле-еле на простыне твоя спина. Твой самолет над Машуком, а одеяло дышит мятою, и я целую ямку, вмятую вдаль улетевшим локотком. Постель, союзница-колдунья двух тел — двух слитков полнолунья, хоть очертания любимой восстанови и светом вымой! Постель, наш добрый ангел белый, ты из шуршанья шепот сделай, дай мне с прозрачного виска хоть золотинку завитка, а из морщинок простыни заколку, что ли, протяни. Любимая, ты в облаках, но тень твоя в моих руках. Твой тапочек скулит в саду, но на подушке, как смородинку, тобой уроненную родинку я утром все-таки найду. 1991 Посылки из Германии
Разве мог бы представить Валега, сталинградских окопов герой, что придет самолет, как телега, из Германии со жратвой, и что смершевец бывший с Лубянки, и что бывшие ПУРа чины будут чуть ли не драться за банки ветчины побежденной страны?! 1991 Принцесса на горошине Усни, принцесса на горошине, в сны очарованно всмотрясь. А может быть, была подброшена жемчужина под твой матрас. Усни, принцесса на горошине. Себе заметить не позволь, что болью стала так непрошено воображаемая боль. Усни, принцесса на горошине, не на перинах-облаках, а на ножах, на оговорщине, на раскаленных угольках. Договоримся по-хорошему — ты не одна, а ты со мной. Усни, принцесса на горошине, которой стал весь шар земной. 1991 Моя эмиграция Ко всеобщему изумлению, в полном разуме — сам с усам! — эмигрирую из Америки в одинцовский универсам. Я коляску качу с продовольствием, и, поняв, что я свой человек, каплет мне на штаны с удовольствием размораживающийся хек. Эмигрирую из Америки без ее чуингама во рту и в неслыханные истерики, и в невиданную доброту. От витрин с несоветским личиком, где и лобстеры, и камамбер, эмигрирую к маминым блинчикам — сверхоружию СССР. Эмигрирую на Патриаршие к водосточной отечной трубе, где — ты помнишь, любовь моя старшая? — ткнулся носом я в губы к тебе. И под чьи-то усмешки игривые, под недоброе: «Ну и ну!» очень правильно эмигрирую я в неправильнейшую страну. Мое место — не в «Уолдорф Астория», а за бабушкой, скрюченной, как в страшной книге российской истории вопросительный горестный знак… 1991 «Могут быть два первых поэта…» Могут быть два первых поэта — ведь поэзия не ипподром, а иначе валяться им где-то с финкарем под последним ребром. Проживут Магомет, и Будда, и Христос, и смирившийся черт, ну а порознь им будет худо — в порошок будет каждый стерт. Даже могут быть два президента, но не в ссорах, не в кураже, ибо станет им беспрецедентно президентствовать нечем уже. 1991 Стихотворение написано во время назревавшего конфликта между Президентом СССР Горбачевым и Президентом России Ельциным. Последствия этого конфликта оказались, к сожалению, такими, как я предугадал. Поглупенье А может быть, мы просто поглупели и в глупости завязли, как в грязи? Грязь или кровь — на выбор две купели. Да, небогатый выбор на Руси. А почему такой неумный выбор и при царе и при вожде любом? Кто наш последний ум когда-то выбил? Мы сами, колотясь в поклонах лбом. Пусть ищет связь логическую Запад, когда мы перед брезжущим концом в цивилизацию вползаем задом с почти что человеческим лицом. Что за судьба по глупости досталась! Что миру мы еще изобразим? Неужто просто сменим одностадность на многостадность тех же образин? Ты думал ли, подросток из Казани, как в результате выродимся мы? И поглупенье наше – наказанье за чьи-то убиенные умы. 1991 |
