Трассовочки По Сибири вдоль саранок — «МАЗов» дальний перегон, а от банок-иностранок жестяной страшенный звон. Банки с фантой, банки с пепси едут к нам, как жители, и бренчат чужие песни — оккупанты жидкие. Как дурная оперетта то, что дюжий самосвал бутылюги с «Амаретто» себе в кузов насовал. Мы рехнулись, опупели? Мы не сеем, не куем — только пере-, только пере-, только перепродаем. Лишь одна своя продукция вдоль дорог — треугольнички продутые между ног. И всегда на изготовочку, напоказ безтрусовочки-трассовочки, гейши трасс. Эти гейши рвутся в ралли хоть на край земли, лишь бы только подобрали, подвезли. Их мордуют обозленные пятерни сексуально образованной шоферни. Вот у трассы две трассовочки стоят. Просят каши их кроссовочки, скулят. Вы, зиминочка, ангарочка, куда, как два блеклые огарочка стыда? Между городом Ангарском и Зимой вы забыты государством и собой. Вы и в цыпках, и укусах комаров лечь готовы — ну хоть в кузов, ну хоть в ров. Вы — обочинные статуи с мини-юбками в репьях, наши сироты хвостатые — хвосты на головах. Сколько было нами свалено статуй Ленина и Сталина, но за что у этих трасс беспощадно валят вас?! Там, где предки кандалами громыхали по камням, как подбитыми крылами с криком машете вы нам. Ничего-то мы не поняли и в позорнейшей пыли ждем Америки, Японии — лишь бы только подвезли. Эх, трассовочки бусые среди нищих и калек… Неужели ты, Россия, на обочине навек? Июль 1993 Лоскутное одеяло
По лоскутку, по лоскутку нам сочиняла бабка одеяло, и до сих пор я помню ласку ту, которой одеяло одаряло. Алели лоскутки, как угольки, и золотели, как медвежьи очи, синели, словно в поле васильки, или чернели, как лохмотья ночи. В Сибирь попав не как метеорит, я был и сам в зиминских закуточках от вьюг лоскутной радугой укрыт, и сам, как лоскуточек — весь в цветочек. По лоскутку, по лоскутку когда-то собирали мы Россию, сшивая в мощь лоскутную тоску и в силищу — лоскутное бессилье. Лжеидеалы разодрали нас, и беспощадно, словно одеяло, над родиной бессмысленно глумясь, мы раздираем наши идеалы. И над опять разодранной страной, как вновь до Калиты, вновь на распутье, лишь пепел погорельщины сплошной — знамен и судеб жалкие лоскутья. Не снизойдет спасенье из Москвы — оно взойдет по Вологдам, Иркутскам. Спасенье будет медленным, лоскутным, но прирастут друг к другу лоскуты. Империя, прощай! Россия, здравствуй! Россия, властвуй — только над собой. Как одеяло бабки среди распрей укрой детей с лоскутною судьбой. Я так хочу под пенье поддувала прижаться к бабкиному локотку, чтобы она Россию вновь сшивала по лоскутку, по лоскутку. Станция Зима, 1993 «Давленыши» Я видел, как на Командорах, от страсти вздыбленно дрожа, с морской сольцой в ноздрях матерых морж нападает на моржа. Любовь уже не шуры-муры, когда струится кровь с боков, когда пропарывают шкуры кривые молнии клыков. Лишь сила здесь без правил правит. Детьми моржи не дорожат, не замечая то, как давят пищащих жалобно моржат. Кровавы камни-голыши, и потому на Командорах моржат, раздавленных в раздорах, прозвали так: «давленыши». Политика — игра без правил. Кто — и в длину и ширину — так по краям всю окровавил еще вчера одну страну? Политики, держа осанку, на лежбищах замшелой лжи за власть дерутся, как за самку с усами ржавыми моржи. Но под имперскими развалинами своих заносчивых идей неужто бросим мы раздавленными живых людей? Ну как нам с этим примириться всем нашим генам вопреки, что больше русский с украинцем не земляки?! Неужто все мы впали в бешенство и гонор стал важней стыда? Давленыш — это каждый беженец. Все – беженцы, да вот куда? Когда мы в тех, кого любили, готовы всаживать ножи, о наших детях мы забыли… За что они — давленыши? Закончились о братстве сказки. Наш бывший сказочник — палач. Но по-грузински и абхазски плач — это плач. Средневековое безумье разносит колыбели вдрызг, и в Карабахе, и в Сухуми давленышей прощальный писк. И вновь на улицах России, тихонько сжав свои гроши, вновь бабушки — седым-седые давленыши. Неужто, Родина, уронишь ты честь своих детей? Кто я такой? Я сам – давленыш истории твоей. 1993 |
