Невыливашка Выжил я, как неваляшка, а не починить лица. Где моя невыливашка — первая чернильница? Чуть мерцало в ней на донышке лиловатостью глазка ломоносовское солнышко родного языка. Провода рвала метелица, а фарфоровое тельце в родинках веселых клякс освещало целый класс. Школа в городе Зима самая начальная, а у снега белизна санная, кочанная. Помню, шла училка пения — Тая, комсомолочка, — аж сквозь стены била пенная золотая смолочка. Мы над партами коленками не наторкались, за косички чьи-то с ленточками не надергались. Школа в городе Зима, твой звонок сломался. Нынче мусор и зола здесь, на Карла Маркса. Как во время войны, потерялись три стены, крыша, двери, парты. Ото всей большой страны — только клочья карты. Где из гипса пионер, Аленушка на пёнышке? Школу, как СССР, увели по бревнышку. Лишь всего одна стена, выходящая в наш двор, глазом выбитым окна на меня глядит в упор. В этот глаз, в этот лаз я выпрыгивал не раз. Непутевый и путевый прыгнешь — хоть пляши, хоть пой, хоть с губы, такой бедовой целый мир засыпь кедровой размедовой скорлупой! В этот глаз, в этот лаз погляжу на прежних нас. В детство проберусь ползком хоть одним глазком! Все, что было, снесено, но до нынешнего дня живо школьное окно, выходящее в меня. Я в соплях. Я тощий шкет. Я, как чистый лист, — то ли вор, то ли поэт, то ли футболист. Мы кусаем промокашки. Очень хочется нам есть, но суем в невыливашки перья «86». Не одна у нас Россия — целый СССР. Лишь бы Гитлера разбили — сразу сало будет всем! Вы смеетесь? Воля ваша… Ни в какую нашу грязь память, как невыливашка, не сдалась, не пролилась. Мы не ищем счастья в сале — это ведь холестерин, а свои несчастья сами мы умело мастерим. Как в сугробищах, в стыдобищах вся страна, но на урок созывает, как воробушек, вновь порхающий звонок. Вновь я там — худей опенышка, чистая рубашечка, а в руках богатство — перышко и невыливашечка! Станция Зима, июнь 1994 Стыды
Вся страна сейчас в угоне, как в блатных руках такси. От стыда к стыду другому — вся история Руси. Как Россия подзастряла — ни туды и ни сюды. Вместо стройматериала — лишь стыды, стыды, стыды. Стыд похмельно держит скипетр — он на троне не седок, и его, наверно, скинет ловкий новенький стыдок. Русский выбор – выбор между двух тарелок тухлых шей, между большей или меньшей, но опять стыдобищей. Жизнь – нища или шикарна, обесстыженная вся. От стыда вся наша карта так и съеживается. И в остатные денечки весь в стыдобе, как в пыли, притулюсь я на кусочке володимирской земли. Помирать в стыде обидно. Стыд – он делу не венец. Но когда не станет стыдно, лишь тогда нам всем конец. Апрель 1994 «Смысл жизни шлепнулся под стол…» Смысл жизни шлепнулся под стол. Стал горизонт неинтересен. И как из жизни смысл ушел, ушла мелодия из песен. Беспесенно в распаде, а? И, матерщиной умиляя, праправнучка Распутина зовет Россию в Гималаи. И в сей разнузданный момент, когда не рык, а ик на троне, американский президент играет нам на саксофоне… 6 августа 1994 «И вдруг я оказался в прошлом…» И вдруг я оказался в прошлом со всей эпохою своей. Я молодым шакалам брошен, как черносотенцам еврей. Они, хрустя, мослы слюнявят, на части рвут пробитый стяг, но невзначай клыки сломают о пули битв у нас в костях. А вы, гиены и койоты, чернь послебитвенных геройств, жанр догрызания кого-то вы превратили в пир горой. С таким оскалом вам по скалам не доползти до облаков. Между шакалом и Шагалом есть пропасть в несколько веков. Эпоху вырвало чернухой, и рвота – это модный стиль. Ты постмодерн такой понюхай — он как заблеванная пыль. Но пыль есть пыль, а хлеб вчерашний есть хлеб, вкушать его дабы. Не на чернухе — на черняшке, как бриллианты, соль судьбы! 17 августа 1994 |
