По траве шуршат подковы
посреди ночных теней.
Видишь, поле Куликово,
меж двух станов двух коней?
Кто такие эти двое
при жемчужных чепраках,
битвы завтрашней герои
или битвы этой прах?
Прах бывает и геройским,
только вряд ли победит.
Кто за тем и этим войском
четырьмя очьми следит?
Перед битвой ночь, быть может,
слишком поздний даст урок.
Что так поздно вас тревожит,
князь Димитрий и Боброк?
А в ночном ордынском стане
превеликий клич и стук.
Рядом – воя нарастанье,
волки носятся вокруг.
И орлы вовсю клекочут,
громко грает воронье.
Что такая ночь пророчит —
разгадай поди ее.
Тихо-тихо в русском стане,
только заревом – огни,
и коснешься белой стаи,
только руку протяни.
Это лебеди внезапно
налетели, как метель.
Что земля готовит завтра —
может, смертную постель?
Князь Димитрий вдаль не скачет
на вороний грустный грай.
«Ты, Боброк, примет разгадчик.
Вот возьми да погадай».
Слез Боброк, прижался ухом
к раннеутренней земле.
«Слышу плач…» – и, павший духом,
встал с ромашкой на скуле.
«Чей же плач? – спросил Димитрий,
и добавил он с тоски: —
Ты щеку ладонью вытри —
прилепились лепестки».
Отвечал Боброк при этом:
«Плачут женщины. Их две.
Плач такой, по всем приметам,
полагается вдове.
Труп – страшнее нет подарка,
если выбросит струя.
Плачет первая – татарка,
а вторая – русская».
«Кто из них страшнее плачет?» —
вопросил московский князь.
«Обе – страшно… Это значит,
что не хватит слез из глаз…»
Не сорвался князь на ругань,
но вспылил: «Боброк, ответь,
можно ли при вдовах русских
вдов татарских нам жалеть?»
И Боброк ответил ровно,
без стесненья и стыда:
«Можно. Вдовы – невиновны.
Дети – тоже никогда.
Помнишь, князь, как мы в Рязани,
не простя себе навек,
всех рязанских вырезали…
Разве все они – Олег?
Грех чужих детей обидеть.
Грех, желая русским рай,
всех татар возненавидеть…
Разве все они – Мамай?!»
И задумался Димитрий,
и, поводья сжав, изрек:
«Хорошо, что мы до битвы
исповедались, Боброк.
Ты – разгадчик. Разгадай-ка:
будет мир, ко всем не злой,
мир, где кривда не хозяйка,
мир без ханов и без войн?»
И Боброк, лукаво глянув,
припустил коня резвей:
«Ишь ты как хитер – без ханов!
Будет – даже без князей…»
Вдруг подъехали три тени
к двум коням в слепой ночи,
только звякали сквозь темень
харалужные мечи.
«Кто такие?» – огорошен,
князь спросил, зрачки кругля.
«Мы? Добрыня, и Алеша,
да из Мурома Илья.
Где тут будут бить Мамая?»
Улыбнулся князь вприщур:
«В полк засадный принимаю.
Только чур – не чересчур!»
И сказал Илья как старший:
«В том полку – не благодать.
Нам бы чарку. Мы устамши…
Но раз надо – будем ждать».
Просветленья темной дали
в притаившемся лесу
Пугачев и Разин ждали,
саблей пробуя росу.
Этой битвы Куликовской
в роще, тайно непустой,
ждали Пушкин и Чайковский,
Достоевский и Толстой.
С нетерпеньем новоселов
ждали солнца красный шар
столько будущих монголов,
столько будущих татар.
Обмотав холстом подковы,
знали три богатыря,
что над полем Куликовым —
человечества заря.
