Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

«Под невыплакавшейся ивой…»

Н. В. Новокшеновой

Под невыплакавшейся ивой
я задумался на берегу:
как любимую сделать счастливой?
Может, этого я не могу?
Мало ей и детей, и достатка,
жалких вылазок в гости, в кино.
Сам я нужен ей – весь, без остатка,
а я весь – из остатков давно.
Под эпоху я плечи подставил,
так, что их обдирало сучье,
а любимой плеча не оставил,
чтобы выплакалась в плечо.
Не цветы им даря, а морщины,
возложив на любимых весь быт,
воровски изменяют мужчины,
а любимые – лишь от обид.
Как любимую сделать счастливой?
С чем к ногам ее приволокусь,
если жизнь преподнес ей червивой,
даже только на первый надкус?
Что за радость – любимых так часто
обижать ни за что ни про что?
Как любимую сделать несчастной —
знают все. Как счастливой – никто.
21 февраля 1981

Две пары лыж

Две пары лыж
                       прижались нежно к дому,
молчащему,
                   почти что нежилому.
Но в этом доме
                        мы с тобой живые.
Не сплю.
               Ты спишь.
Единственные наши часовые —
две пары лыж.
Двум парам лыж немножечко обидно,
что не дали им в доме прикорнуть.
На каждой лыже белая ложбинка,
как Млечный Путь.
Опасность хрустко бродит по морозу.
Все хрупко – от сосулек и до нас,
и лыжи словно чувствуют угрозу,
на звезды заострясь.
Ты помнишь —
                         полный солнцем снежный лес
и надпись лыжной палкой:
                                            Г. Савельев.
Внутрь букв иголок нароняли ели,
а сам Савельев,
                         будто волки съели,
исчез.
И что-то страшно мне за жизнь Савельева,
за сына
            с родинкой на хрупком родничке.
И мы с тобой,
                       и лыжи,
                                    и Вселенная —
на ниточке.
Я так боюсь
                   за тишину хрустальную,
за лунный свет
                         на скатах спящих крыш…
Надолго ли от нас лыжню оставили
две пары лыж?
Уют,
        здоровье —
                         жалкие зацепочки
за жизнь так называемую…
                                            Лишь
нажмут на кнопку,
                              и от нас ни щепочки —
две пары лыж.
Под каждой крышей —
                                     тоже человечество.
Совсем не меньше ценен, чем Париж,
наш дом,
              где у крыльца луной высвечиваются
две пары лыж.
И вслушиваясь чутко в бесконечность,
где ты во сне губами шевелишь,
на остриях
                  поддерживают
                                         вечность
две пары лыж.
21 февраля 1981

Анонимность

Липнут к пальцам
                              отравленные листы
анонимки,
                 подписанной «Доброжелатель».
Анонимщик, все пишешь?
                                          Ты тоже писатель.
По листам
                 превзошел Сименона с Адамовым ты.
И подкладывают
                            свои миночки
под хороших людей
                                анонимщики.
Грузы срочные не отыщутся —
где пропавшие товарняки?
Дурократия-анонимшица
загоняет их в тупики.
Трусят
           честно вступить в поединки
анонимные невидимки.
Не выходят к трибунам и рампам,
прячась
             за непоставленным штампом.
Анонимность есть мелко-житейская…
Есть еще и глобально-злодейская.
И глодает скелеты китов
                                        анонимная килька.
Анонимные пули
                            летят и в Лумумбу,
                                                           и в Кинга.
Против всей анонимной подлости
есть
       священная сила подписи!
На рейхстаге обугленном,
                                          дымном,
потрясенном
                     до самых основ,
было вписано
                      не анонимно:
«Разминировано.
                            Иванов».
Своим детством – голодным,
                                               траншейным —
отвечаю за то,
                       что поэт,
и за подпись мою —
                                Евтушенко.
Значит, вражеской мины здесь нет.
И единственная анонимность,
разрешенная мне судьбой,
в нужный час
                      анонимно погибнуть,
всю страну прикрывая собой.
24 февраля 1981

На что уходит жизнь?

Апрель сосульки отливает,
                                            вычеканивает,
и воздух щелкающий
                                   так поголубел,
а у меня
             гаражный сторож выцыганивает
на опохмел.
И бульканье ручья
                               под ледяною корочкой,
в которую окурок чей-то врос,
и ель апрельская
                            со снежною оборочкой,
попавшая за шиворот иголочкой,
и хор грачей
                    своей чумной скороговорочкой
все задает вопрос,
в котором все вопросы вдруг сошлись:
на что уходит жизнь?
Действительно, на что?
                                      На что она уходит?
Ответь мне, сторож гаража!..
                                               Да ты глухой, дед?
А может быть, не более ты глух,
чем воспитавшие симфониями слух?
Мы часто глухи к дальним.
                                             Глухи к ближним,
особенно,
                когда из них все выжмем.
С друзьями говорим,
                                  но их не слышим,
свои слова
                 считая самым высшим.
Пока она жива,
                         к любимой глухи, —
услышим лишь
                         предсмертный хрип старухи.
Мы совесть сделали
                                 нарочно глуховатой.
Мы совести забили уши ватой, —
так легче ей прослыть невиноватой.
А сколько времени ушло
                                        когда-то в прошлом
на забивание ушей
                              себе и прочим!
Смерть вынет вату,
                               но ушей не будет.
Не слышат черепа.
                              Их Бог рассудит.
Ты в бывшем ухе, червь, не копошись!
На что уходит жизнь?
Мир в гонке роковой вооружений,
так глух он
                  к булькотне земных брожений,
к ручьям в апрельской гонке безоружности
в их кажущейся детскости, ненужности.
Не умирай, природа, продержись!
На что уходит жизнь?
Нас оглушили войн проклятых взрывы.
Не будем глухи к мертвым,
                                            к тем, кто живы.
Сраститесь, раны!
                             Кровь под кожу брызнь!
На что уходит жизнь?
Уходит жизнь
                       на славу нашу ложную.
В бесславье слава вырастет потом.
Уходит жизнь
                       на что-то внешне сложное,
но вдруг окажется
                              простейшим воровством.
Уходит жизнь
                       на что-то внешне скромное,
но скромных трусов надо бы под суд!
На мелочи, казалось бы, бескровные.
Но мелочи кровавы. Кровь сосут.
Мы станем все когда-нибудь
                                              бестелостью,
но как нам душу упасти суметь?
Уж если умирать —
                                мне знать хотелось бы:
на что уходит смерть?
18–19 апреля 1981
24
{"b":"681863","o":1}