Непрядва Поэма Памяти отца, подарившего мне замысел этой поэмы 1 Я пришел к тебе, Куликово поле, не каликою-странником на богомолье. Из народа родного я идола-бога не выстругал. Из страданий народа всевышности русской не выстроил. Разве меньше страдали, чем русские наши колодники, африканцы-рабы, восходя на галеры колоннами? Недостойно слезе возгордиться над чьей-то другою слезою. Разве Жанне Д’Арк было менее больно, чем Зое? Те, кто пели Германии «Юбер аллеc», свой народ замарали и сами в крови замарались. Кто превыше всего? Все народы превыше всего. Вот мой бог: человечество – имя его. Но для русских, чьи кони когда-то под стрелами прядали, началось человечество здесь, у Непрядвы. Невозможно быть русским, Непрядву сочтя за ручей. Не любя свой народ, не полюбишь ничей. Я пришел к тебе, Куликово поле, намахавшись уже кулаками вволю. Только мне до слез за себя обидно — где она — моя Куликовская битва? Неужели мы, други-поэты, от стычек друг с другом ослабли? Разве копья вонзали друг в друга Пересвет и Ослябя? Собиранье талантов равно собиранью земель до холма, до куста. Нужен русскому слову сегодня Иван Калита. Я пришел к тебе, Куликово поле, не затем, чтобы плакать о собственной доле, а затем, чтоб достойной была моя доля Куликового поля! 2 Как на Калке-реке плотники заплакали. Аль впервой с пилой в руке заниматься плахами? Но не плаху, а помост сколотили плотники, и по спинам их врасхлест бьют витыми плетками. Чуют смерды: из сосны, из сырого дерева что-то страшное они, — что – не знают, делают. Так и валятся из рук топоры натруженные. Не хотят глядеть вокруг очеса заструженные. Изгаляется мурза, сотрясаясь жиром: «Открывайте-ка глаза, полюбуйтесь пиром!» То не стрелы бьют гусей в топях затуманенных — православных князей тащат, заарканенных. Их по трупам ведут, по кровавой насыпи, и в навоз лицом кладут, и помост – им на спины. А на тот помост, что стал, чем и был замыслен, ставят множество пиал, бурдюки с кумысом. На помост кладут подряд с костерочка, теплых трех молочных жеребят, жаренных на копьях. Здесь не как для мужиков — хлеб да огуречики. Валят груды курдюков на ковры ургенчские. И садятся на помост темники под гогот: «Нам не страшен русский пост. Утолим-ка голод!» И кониной на зубах темники похрустывают, колыхаясь на задах над князьями русскими. А сквозь шели на князей, добавляя смеху, с недоглоданных костей кровь сочится сверху. Вам за спесь пришлось, князья, горько поплатиться. Вам охота, да нельзя за мечи схватиться. И чем больше у сластен в животах конины, тем сильней помост под стон с хряском давит спины. Как очьми глядишь ты вниз, липко воровскими, православный крестогрыз, купленный Плоскиня? Вжались все – азям в азям — плотники заплатами, и впервые по князьям плотники заплакали. А мурза икал в углу — в рот не лезла пища. Он, как все, на пиалу натянул губища. И, срыгнув на грудь каймак, мрачно лоб наморщил: «Давим, давим, а никак додавить не можем. Вот вам, плотники, еда. На помост взойдите. Ну-ка, русские, – айда! — русских додавите!» Но, лукавя со слезой, плотник самый щуплый пошутить решил с мурзой дорогою шуткой. Он, косясь на пиалу вроде бы покорно, в обе рученьки – пилу и себя — по горлу. Эх, князья, что значит смерд, знали, видно, плохо вы. Не стерпели эту смерть все другие плотники. Слышишь это, князь Мстислав, — твои смерды киевские, топорами заблистав, в бой последний кинулись. Князь, плетьми ты эту голь сек перед войною. Понял спин холопских боль княжеской спиною? С той раздробленной земли мы Орду не скинули, но полки уже росли за такими спинами. В землю вслушивался князь, будто колос осенью… Так на Калке началась битва Куликовская. |
