Сварка взрывом Замечали танкисты не раз на войне: прикипают, расплющившись, пули к броне, словно родинки, смертью подаренные, неразгаданной сваркой приваренные… И ученые, взяв два железных листа, динамит между ними взрывали, и срастались листы, прикипев неспроста так, что шов распознаешь едва ли… И тогда родилось выраженье со смыслом, пугающим чуть, но красивым: сварка взрывом. Между мной и страной — ни малейшего шва. Мы к друг другу приварены шрамом незримым. Нас война не разрушила взрывами. Шла сварка взрывом. Я не слушал подсказки всех тех, кто труслив: «Не взрывайся! Одумайся! Будь терпеливым!» И, когда я взрывался, то был не бессмысленный взрыв — сварка взрывом. В моей жизни однажды все вдруг взорвалось. Я остался один перед черным обрывом. Но ко мне приварила тебя от ступней до расплавившихся волос сварка взрывом. Как перчатку, бросаю взрывчатку, веселый и злой. Если сердце взорвется, то будет конец справедливым. Это будет не смерть, а надежная вечная сварка с землей — сварка взрывом. Февраль 1978 В Чаренцаване
Речи с музыкой чередовали — лишь один не сказал свою речь на открытии в Чаренцаване — ставший памятником Чаренц. И, наверное, бредя разбегом и печалясь, что стала ничьей, карусель, занесенная снегом, наблюдала помост для речей. Карусель чуть была посторонней. Полуслушая, рядом с ней, ели мальчики прямо с ладоней пересыпанный солнцем снег. Им хотелось толкаться, щипаться, сесть у облака на крыле. Чуть подталкивали их пальцы карусель, что примерзла к земле. Карусели хотелось размаха. Наша жизнь – испокон и досель — то великая сцена, то плаха, то примерзшая карусель. Кто – выкидывает коленца, кто – подняться не может с колен. Кто – живет по примеру Чаренца: выше всех каруселей и сцен. Кровь за кровью, резня за резнею — вот история этой земли, но не вянут цветы над землею там, где в землю поэты легли. Все во мне – от Гомера, Катулла, все в Армении – тоже мое. Без армянской великой культуры человечества быть не могло. Дай, Чаренц, на тебя опереться, чтоб увидеть библейский рассвет. Без Армении нету Чаренца. Без Чаренца Армении нет. Ереван, 2 февраля 1978 «У матери Паруйра Севака…» У матери Паруйра Севака в глазах вся боль и все века. Не надо в книгах нам своих портретов, важней портреты матерей поэтов. Февраль 1978 «Идеи правые, родные…» Идеи правые, родные, зачем пускаться вам в обман, зачем вам косы приплетные и столько пудры и румян? В словах мерзавца-пустобреха, что украшает грязь траншей, приукрашается эпоха и этим кажется страшней. Как надоели крем и краска, наложенные подлецом, и прирастающая маска навек становится лицом. 1978 «Форма – это тоже содержанье…» Форма – это тоже содержанье. Пламенная форма у огня. Вложено встревоженное ржанье в форму совершенную коня. Облако набухшее набито темным содержанием грозы. И такое содержанье скрыто в форме человеческой слезы! 1978 Монолог проигравшегося
Прощаюсь пасмурной порой с проигранной игрой. Что за игра, что за мура — сказать, пожалуй, не пора, а может, просто страшно, но выяснять не стражду. Мой скромный проигрыш таков: десятки тонн стихов, весь шар земной, моя страна, мои друзья, моя жена, я сам — но этим, впрочем, расстроен я не очень. Такие мелочи, как честь, я позабыл учесть. Не проиграл? Как знать – пока не подтвердил щелчок курка, да вот курок заело — такое, в общем, дело. Я вел, наверно, не к добру полурисковую игру. За это милосердье — Наказан полусмертью. 1978 |
