Завещание Симонова Как завещано было последним чуть дышащим словом, прах поэта развеяли под Могилевом. Из раскрытых ладоней тот прах зачерпнувшего сына с каждым присвистом ветра по крохам отца уносило. Тело мужа вдова осторожно сдувала с ладоней, и садился тот пепел на чей-то платок, тоже вдовий. Там, где выбрался чудом поэт в отступлении под «мессершмиттами», прах, летя на могилы, шептался со всеми убитыми. И кружились частички поэта, то в люльку упав, то в колодец. В избы тихо влетали, прижавшись к глазам Богородиц. То, что было рукой, написавшей: «Ты помнишь, Алеша…», пеплом падало в пыль, под ногами невидимо лежа. То, что было глазами, садилось на стебли пшеницы. Крошки сердца клевали нечаянно с зернами птицы. Ко всему, что оплакал и что не оплакал, возвращался поэт благодарно развеянным прахом. Ну а если поэт был виновен хоть в чем-то, когда-то — перед всеми людьми дал развеять себя виновато. Упрекали его, что «разбрасывается по жанрам», а себя он разбрасывал и по полям и пожарам. Даже в мертвых, оставшись к другим, как в живых, неревнивым, он руками вдовы сам себя разбросал по лесам и по нивам. Тем забвенье, кто жил скопидомски, прижимисто… Слава тем, кто разбрасывается прижизненно! Да хранит благодарная память планеты — как посмертно разбрасываются поэты! Декабрь 1980 Вместо предисловия
«Мы не судьи с тобою. Мы вина…» Г. Красников Вот книга первая поэта. Она не слишком приодета, и на коленях – пузыри, и локти светят изнутри. Но сквозь потертость, небогатость вдруг проступает виноватость, а среди всех богатств страны — величье понятой вины. Во всех, играющих в невинность, есть нечто хуже, чем наивность. Блажен единственный судья, судящий прежде всех – себя. Глас: «Я виновен!» – дело чести. Мы виноваты все во всем, и невиновны, только если с повинной голову несем. И это мужество и зрелость перед собою и страной — найти внутри такую смелость быть не судьею, а виной. Декабрь 1980 Афганский муравей Русский парень лежит на афганской земле. Муравей-мусульманин ползет по скуле. Очень трудно ползти… Мертвый слишком небрит, и тихонько ему муравей говорит: «Ты не знаешь, где точно скончался от ран. Знаешь только одно – где-то рядом Иран. Почему ты явился с оружием к нам, здесь впервые услышавший слово «ислам»? Что ты дашь нашей родине – нищей, босой, если в собственной – очередь за колбасой? Разве мало убитых вам – чтобы опять к двадцати миллионам еще прибавлять?» Русский парень лежит на афганской земле. Муравей-мусульманин ползет по скуле и о том, как его бы поднять, воскресить, муравьев-православных он хочет спросить, но на северной родине сирот и вдов маловато осталось таких муравьев. Декабрь 1980 Песня Тони Из телефильма «Солнце, снова солнце» Музыка Ю. Саульского Бывает и с первого взгляда любовь, но есть и не с первого взгляда, и чувство, как будто легла мне в ладонь туманная кисть винограда. И в ягоде каждой я вижу тебя, как будто бы в шаре хрустальном, и, может, лишь с виду тебя не любя, всегда я любила, но тайно. Была я ничья, но сама не своя, как будто была я твоею. Теперь мне не стыдно сказать: «Я твоя!» — а вот не могу, не умею. Да разве в любви что-то надо уметь? Любовь, как сама неумелость, и если любовь посильнее, чем смерть, то смелость влюбленных – несмелость. Любовь исчезает порой без следа — оплакивать это не надо. Бывает и с первого взгляда любовь, но есть – до последнего взгляда. Декабрь 1980 |
